ТЕМЫ СОЧИНЕНИЙ:
Проблематика пьесы «На дне» и ее связь с общест-венной жизнью 90-х годов.
Спор о человеке в пьесе М. Горького «На дне».
Спор о правде в пьесе М. Горького «На дне».
Правда «голого человека».
Правда Луки и правда Сатина в пьесе М. Горького «На дне».
Проблема истинного и ложного гуманизма в пьесе М. Горького «На дне».
«Правда богосвободного человека!» (по пьесе «На дне»).
Две правды (по пьесе «На дне»).
Идейно-нравственный идеал М. Горького (по пьесе «На дне»).
Лука — блуждающий персонаж.
Проблема гуманизма в произведениях М. Горького.
Клещ и Актер.
Сатин и Барон — бывшие интеллигентные люди.
Драматургическое мастерство М. Горького.
Проблема новаторства в пьесе М. Горького «На дне»,
В чем современность пьесы М. Горького «На дне».
Человек в творчестве М. Горького.
Проблема гуманизма в творчестве М. Горького.
Особенности драматургии М. Горького.
В основе пьесы Максима Горького «На дне» — спор о человеке и его возможностях. Герои пьесы — люди, оказавшиеся на самом «дне» жизни. Что мо-жет помочь человеку? Может ли его вообще что-ли-бо спасти? В ведущемся в пьесе споре о человеке особенно важны три позиции — Бубнова, Луки и Сатина.
Лука самый сложный образ в пьесе. Именно с ним связан основной философский вопрос произве-дения: «Что лучше: истина или сострадание? Нуж-но ли доводить сострадание до того, чтобы пользо-ваться ложью, как Лука?»
Лука
Л у к а. Мне — все равно! Я и жуликов ува-жаю, по-моему, ни одна блоха — не плоха: все — черненькие, все — прыгают... так-то. Где тут, ми-лая, приспособиться мне?
Л у к а. Все мы на земле странники... Гово-рят, — слыхал я, — что и земля-то наша в небе странница.
Л у к а. Мяли много, оттого и мягок... (Смеет-ся дребезжащим смехом.)
Л у к а. Да уж чего хорошего, коли любимое забыл? В любимом — вся душа...
Л у к а. Ну, чего? Ты... лечись! От пьянства нынче лечат, слышь! Бесплатно, браток, лечат... такая уж лечебница устроена для пьяниц... что-бы, значит, даром их лечить... Признали, ви-дишь, что пьяница — тоже человек... и даже — рады, когда он лечиться желает! Ну-ка вот, ва-ляй! Иди...
Л у к а. Это ничего! Это - перед смертью… голубка. Ничего, милая! Ты - надейся… Вот, значит, помрешь, и будет тебе спокойно… ничего больше не надо будет, и бояться - нечего!
Л у к а. А хорошая сторона - Сибирь! Золотая сторона! Кто в силе да в разуме, тому там - как огурцу в парнике!
Л у к а. Чего там понимать? Всяко живет человек… как сердце налажено, так и живет… сегодня - добрый, завтра - злой… А коли девка эта за душу тебя задела всурьез… уйди с ней отсюда, и кончено… А то - один иди… Ты - молодой, успеешь бабой обзавестись.
Л у к а. Ты, девушка, не обижайся… ничего! Где им… куда нам - мертвых жалеть? Э, милая! Живых не жалеем… сами себя пожалеть-то не можем… где тут!
Л у к а. Добрый, говоришь? Ну… и ладно, коли так… да!
За красной стеной тихо звучит гармоника и песня
Надо, девушка, кому-нибудь и добрым быть… жалеть людей надо! Христос-от всех жалел и нам так велел… Я те скажу - вовремя человека пожалеть… хорошо бывает!
Сатин
С а т и н. Так... Надоели мне, брат, все челове-ческие слова... все наши слова — надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз...
С а т и н. Был... (Усмехаясь.) Есть очень хоро-шие книги... и множество любопытных слов... Я был образованным человеком... знаешь?
С а т и н. Многим деньги легко достаются, да немногие легко с ними расстаются... Работа? Сде-лай так, чтоб работа была мне приятна, — я, мо-жет быть, буду работать... да. Может быть! Когда труд — удовольствие, жизнь — хороша! Когда труд — обязанность, жизнь — рабство! (Актеру.) Ты, Сарданапал! Идем...
С а т и н. Брось! Люди не стыдятся того, что те-бе хуже собаки живется... Подумай — ты не ста-нешь работать, я — не стану... еще сотни... тыся-чи, все! — понимаешь? все бросают работать! Ни-кто, ничего не хочет делать — что тогда будет?
С а т и н (смеясь). И вообще... для многих был... как мякиш для беззубых...
С а т и н. Какая польза тебе, если я тебя по-жалею?..
С а т и н (ударяя кулаком по столу). Молчать! Вы — все — скоты! Дубье... молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, — всех хуже!.. Ты — ни-чего не понимаешь... и — врешь! Старик — не шарлатан! Что такое — правда? Человек — вот Правда! Он это понимал… вы - нет! Вы - тупы, как кирпичи… Я - понимаю старика… да! Он врал… но - это из жалости к вам, черт вас возьми! Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему… я - знаю! Я - читал! Красиво, вдохновенно, возбуждающе лгут!.. Есть ложь утешительная, ложь примиряющая… ложь оправдывает ту тяжесть, которая раздавила руку рабочего… и обвиняет умирающих с голода… Я - знаю ложь! Кто слаб душой… и кто живет чужими соками, тем ложь нужна… одних она поддерживает, другие прикрываются ею… А кто - сам себе хозяин… кто независим и не жрет чужого - зачем тому ложь? Ложь - религия рабов и хозяев… Правда - бог свободного человека!
С а т и н. Почему же иногда шулеру не говорить хорошо, если порядочные люди… говорят, как шулера? Да… я много позабыл, но - еще кое-что знаю! Старик? Он - умница!.. Он… подействовал на меня, как кислота на старую и грязную монету… Выпьем за его здоровье! Наливай…
Настя наливает стакан пива и дает Сатину.
(Усмехаясь.) Старик живет из себя… он на все смотрит своими глазами. Однажды я спросил его: «Дед! Зачем живут люди?»… (Стараясь говорить голосом Луки и подражая его манерам.) «А - для чего лучшего люди-то живут, милачок! Вот, вот от них рождается столяр… такой столяр, какого подобного и не видала земля, - всех превысил, и нет ему во столярах равного. Всему он столярному делу свой облик дает… и сразу дело на двадцать лет вперед двигает… Так же и все другие… слесаря, там… сапожники и прочие рабочие люди... и все крестьяне... и даже господа — для лучшего живут! Всяк думает, что для себя про-живает, ан выходит, что для лучшего! По сту лет... а может, и больше — для лучшего человека живут!»
С а т и н. Когда я пьян... мне все нравится. Н-да... Он — молится? Прекрасно! Человек может верить и не верить... это его дело! Человек — сво-боден... он за все платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум — человек за все платит сам, и потому он — свободен!.. Человек — вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет! — это ты, я, они, старик, Наполеон, Маго-мет... в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека.) Понимаешь? Это — огромно! В этом — все начала я концы... Всё — в человеке, всё — для человека! Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Че-ло-век! Это — великолепно! Это звучит... гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть... не унижать его жалостью... уважать надо! Вы-пьем за человека, Барон! (Встает..) Хорошо это... чувствовать себя человеком!.. Я — арестант, убийца, шулер... ну, да! Когда я иду по улице, лю-ди смотрят на меня как на жулика... и сторонятся и оглядываются... и часто говорят мне — «Мерза-вец! Шарлатан! Работай!» Работать? Для чего? Чтобы быть сытым? (Хохочет.) Я всегда прези-рал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми... Не в этом дело, Барон! Не в этом дело! Человек — выше! Человек — выше сы-тости!..
С а т и н (негромко). Эх„, испортил песню... дур-рак!
Бубнов
Б у б н о в. Слыхал... сто раз! Ну и был... эка важность!.. Я вот — скорняк был... свое заведение имел... Руки у меня были такие желтые — от кра-ски: меха подкрашивал я, — такие, брат, руки были желтые — по локоть! Я уж думал, что до са-мой смерти не отмою... так с грязными руками и помру... А теперь вот они, руки... просто гряз-ные... да!
Б у б н о в. На что совесть? Я — не богатый...
Б у б н о в. А кто пьян да умен — два угодья нем...
Б у б н о в. Что было — было, а остались — од-ни пустяки... Здесь господ нету... все слиняло, один голый человек остался...
Б у б н о в (спокойно). Ты везде лишняя... да и все люди на земле — лишние...
Б у б н о в. Мм-да!.. А я вот... не умею врать! За-чем? По-моему — вали всю правду, как она есть! Чего стесняться?
До вынужденного ухода Луки самочувствие ноч-лежников заметно улучшается: у большинства из них крепнет вера в возможность жить лучше, кое-кто уже делает первые шаги на пути к обретению человеческого достоинства. Это, в первую очередь. Актер и Пепел. Лука сумел вдохнуть в них веру и надежду, согрел их души своим сочувствием.
Актер
А к т е р. (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью.) Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах.)
А к т е р (сидит, обняв руками колени). Обра-зование — чепуха, главное — талант. Я знал ар-тиста... он читал роли по складам, но мог играть героев так, что... театр трещал и шатался от вос-торга публики...
А к т е р. Идем, Навухудоноссор! Напьюсь — как... сорок тысяч пьяниц...
А к т е р. Раньше, когда мой организм не был отравлен алкоголем, у меня, старик, была хоро-шая память... А теперь вот... кончено, брат! Все кончено для меня! Я всегда читал это стихотворе-ние с большим успехом... гром аплодисментов! Ты... не знаешь, что такое аплодисменты... это, брат, как... водка!.. Бывало, выйду, встану вот так... (Становится в позу.) Встану... и... (Мол-чит.) Ничего не помню... ни слова... не помню! Любимое стихотворение... плохо это, старик?
А к т е р (останавливается, не затворяя две-ри, на пороге и, придерживаясь руками за косяки, кричит). Старик, эй! Ты где? Я — вспомнил... слушай. (Шатаясь, делает два шага вперед и, принимая позу, читает.)
Господа! Если к правде святой Мир дорогу найти не умеет, — Честь безумцу, который навеет Человечеству сон золотой!
А к т е р. Искать город... лечиться... Ты - то-же уходи... Офелия... иди в монастырь... Понима-ешь — есть лечебница для организмов... для пья-ниц... Превосходная лечебница... Мрамор... мра-морный пол! Свет... чистота, пища... всё — даром! И мраморный пол, да! Я ее найду, вылечусь я... снова буду... Я на пути к возрожденью... как ска-зал король... Лир! Наташа... по сцене мое имя Сверчков-Заволжский... никто этого не знает, ни-кто! Нет у меня здесь имени... Понимаешь ли ты, как это обидно — потерять имя? Даже собаки имеют клички...
Пепел
П е п е л. Вот и я то же говорю: честь-совесть богатым нужна, да! А Клещ ругает нас: нет, гово-рит, у нас совести...
П е п е л. А скушно... чего это скушно мне бы-вает? Живешь-живешь —- все хорошо! И вдруг — точно озябнешь: сделается скушно...
П е п е л. Тебе, дед, изволь, — уважу! Ты, брат, молодец! Врешь ты хорошо... сказки говоришь приятно! Ври, ничего... мало, брат, приятного на свете!
П е п е л. Мой путь — обозначен мне! Родитель всю жизнь в тюрьмах сидел и мне тоже заказал... Я когда маленький был, так уж в ту пору меня звали вор, воров сын...
П е п е л. Я сказал — брошу воровство! Ёй-бо-гу — брошу! Коли сказал — сделаю! Я — грамот-ный... буду работать... Вот он говорит — в Сибирь-то по своей воле надо идти... Едем туда, ну?.. Ты думаешь — моя жизнь не претит мне? Эх, Ната-ша! Я.знаю... вижу!.. Я утешаю себя тем, что Дру-гие побольше моего воруют, да в чести живут... только это мне не помогает! Это... не то! Я — не каюсь... в совесть я не верю... Но — я одно чувст-вую: надо жить... иначе! Лучше надо жить! Надо так жить... чтобы самому себя можно мне было уважать...
В пьесе нет однозначного ответа на вопрос: что лучше — истина или сострадание? Горький выра-жает и уверенность, что только истина в состоянии спасти человечество, и понимание значимости со-страдания в жизни людей.
Ключевые теги: ,
Уходят.
Пепел (зевая) . Что, как жена твоя?
Клещ . Видно, скоро уж…
Пауза.
Пепел . Смотрю я на тебя, – зря ты скрипишь.
Клещ . А что делать?
Пепел . Ничего…
Клещ . А как есть буду?
Пепел . Живут же люди…
Клещ . Эти? Какие они люди? Рвань, золотая рота… люди! Я – рабочий человек… мне глядеть на них стыдно… я с малых лет работаю… Ты думаешь – я не вырвусь отсюда? Вылезу… кожу сдеру, а вылезу… Вот, погоди… умрет жена… Я здесь полгода прожил… а все равно как шесть лет…
Пепел . Никто здесь тебя не хуже… напрасно ты говоришь…
Клещ . Не хуже! Живут без чести, без совести…
Пепел (равнодушно) . А куда они – честь, совесть? На ноги, вместо сапогов, не наденешь ни чести, ни совести… Честь-совесть тем нужна, у кого власть да сила есть…
Бубнов (входит) . У-у… озяб!
Пепел . Бубнов! У тебя совесть есть?
Бубнов . Чего-о? Совесть?
Пепел . Ну да!
Бубнов . На что совесть? Я – не богатый…
Пепел . Вот и я то же говорю: честь-совесть богатым нужна, да! А Клещ ругает нас, нет, говорит, у нас совести…
Бубнов . А он что – занять хотел?
Пепел . У него – своей много…
Бубнов . Значит, продает? Ну, здесь этого никто не купит. Вот картонки ломаные я бы купил… да и то в долг…
Пепел (поучительно) . Дурак ты, Андрюшка! Ты бы, насчет совести, Сатина послушал… а то – Барона…
Клещ . Не о чем мне с ними говорить…
Пепел . Они – поумнее тебя будут… хоть и пьяницы…
Бубнов . А кто пьян да умен – два угодья в нем…
Пепел . Сатин говорит: всякий человек хочет, чтобы сосед его совесть имел, да никому, видишь, не выгодно иметь-то ее… И это – верно…
Наташа входит. За нею – Лука с палкой в руке, с котомкой за плечами, котелком и чайником у пояса.
Лука . Доброго здоровья, народ честной!
Пепел (приглаживая усы) . А-а, Наташа!
Бубнов (Луке) . Был честной, да позапрошлой весной…
Наташа . Вот – новый постоялец…
Лука . Мне – все равно! Я и жуликов уважаю, по-моему, ни одна блоха – не плоха: все – черненькие, все – прыгают… так-то. Где тут, милая, приспособиться мне?
Наташа (указывая на дверь в кухню) . Туда иди, дедушка…
Лука . Спасибо, девушка! Туда, так туда… Старику – где тепло, там и родина…
Пепел . Какого занятного старичишку-то привели вы, Наташа…
Наташа . Поинтереснее вас… Андрей! Жена твоя в кухне у нас… ты, погодя, приди за ней.
Клещ . Ладно… приду…
Наташа . Ты бы, чай, теперь поласковее с ней обращался… ведь уж недолго…
Клещ . Знаю…
Наташа . Знаешь… Мало знать, ты – понимай. Ведь умирать-то страшно…
Пепел . А я вот – не боюсь…
Наташа . Как же!.. Храбрость…
Бубнов (свистнув) . А нитки-то гнилые…
Пепел . Право – не боюсь! Хоть сейчас – смерть приму! Возьмите вы нож, ударьте против сердца… умру – не охну! Даже – с радостью, потому что – от чистой руки…
Наташа (уходит) . Ну, вы другим уж зубы-то заговаривайте.
Бубнов (протяжно) . А ниточки-то гнилые…
Наташа (у двери в сени) . Не забудь, Андрей, про жену…
Клещ . Ладно…
Пепел . Славная девка!
Бубнов . Девица – ничего…
Пепел . Чего она со мной… так? Отвергает… Все равно ведь – пропадет здесь…
Бубнов . Через тебя пропадет…
Пепел . Зачем – через меня? Я ее – жалею…
Бубнов . Как волк овцу…
Пепел . Врешь ты! Я очень… жалею ее… Плохо ей тут жить… я вижу…
Клещ . Погоди, вот Василиса увидит тебя в разговоре с ней…
Бубнов . Василиса? Н-да, она своего даром не отдаст… баба – лютая…
Пепел (ложится на нары) . Подите вы к чертям оба… пророки!
Клещ . Увидишь… погоди!..
Лука (в кухне, напевает) . Середь но-очи… пу-уть-дорогу не-е видать…
Клещ (уходя в сени) . Ишь, воет… тоже…
Пепел . А скушно… чего это скушно мне бывает? Живешь-живешь – все хорошо! И вдруг – точно озябнешь: сделается скушно…
Бубнов . Скушно? М-м…
Пепел . Ей-ей!
Лука (поет) . Эх, и не вида-ать пути-и…
Пепел . Старик! Эй!
Лука (выглядывая из двери) . Это я?
Пепел . Ты. Не пой.
Лука (выходит) . Не любишь?
Пепел . Когда хорошо поют – люблю…
Лука . А я, значит, не хорошо?
Пепел . Стало быть…
Лука . Ишь ты! А я думал – хорошо пою. Вот всегда так выходит: человек-то думает про себя – хорошо я делаю! Хвать – а люди недовольны…
Пепел (смеясь) . Вот! Верно…
Бубнов . Говоришь – скушно, а сам хохочешь.
Пепел . А тебе что? Ворон…
Лука . Это кому – скушно?
Пепел . Мне вот…
Барон входит.
Лука . Ишь ты! А там, в кухне, девица сидит, книгу читает и – плачет! Право! Слезы текут… Я ей говорю: милая, ты чего это, а? А она – жалко! Кого, говорю, жалко? А вот, говорит, в книжке… Вот чем человек занимается, а? Тоже, видно, со скуки…
Барон . Это – дура…
Пепел . Барон! Чай пил?
Пепел . Хочешь – полбутылки поставлю?
Пепел . Становись на четвереньки, лай собакой!
Барон . Дурак! Ты что – купец? Или – пьян?
Пепел . Ну, полай! Мне забавно будет… Ты барин… было у тебя время, когда ты нашего брата за человека не считал… и все такое…
Пепел . Чего же? А теперь вот я тебя заставлю лаять собакой – ты и будешь… ведь будешь?
- Шум смерти не помеха. (Бубнов)
- (с гордостью) Мой организм отравлен алкоголем... (Актер)
- Надоели мне, брат, все человеческие слова...все наши слова - надоели! Каждое из них слышал я...наверное, тысячу раз... (Сатин)
- Выходит - снаружи, как себя ни раскрашивай, все сотрется... все сотрется, да! (Бубнов)
- Образование - чепуха, главное - талант . (Актер)
- А талант - это вера в себя, в свою силу... (Актер)
- Разве доброту сердца с деньгами можно равнять? Доброта - она превыше всех благ. А долг твой мне - это так и есть долг! Значит, должен ты его мне возместить... Доброта твоя мне, старцу, безвозмездно должна быть оказана... (Костылев)
- Нет на свете людей лучше воров! (Сатин)
- Сделай так, чтоб работа была мне приятна - я, может быть, буду работать...да! Может быть! Когда труд - удовольствие, жизнь - хороша! Когда труд - обязанность, жизнь - рабство! (Сатин)
- А куда они - честь , совесть ? На ноги, вместо сапогов , не наденешь ни чести, ни совести...Честь-совесть тем нужна, у кого власть да сила есть... (Пепел)
- На что совесть ? Я не богатый... (Бубнов)
- Какие они люди? Рвань, золотая рота... (Клещ)
- А кто пьян да умён - два угодья в нем... (Бубнов)
- ...всякий человек хочет, чтобы сосед его совесть имел, да никому, видишь, не выгодно иметь-то ее... (Пепел)
- Я и жуликов уважаю, по-моему, ни одна блоха - не плоха: все - чёрненькие, все - прыгают...так-то. (Лука)
- ...где тепло, там и родина ... (Лука)
- Мало знать, ты - понимай. (Наташа)
- Как ни притворяйся, как ни вихляйся, а человеком родился, человеком и помрешь...И все, гляжу я, умнее люди становятся, все занятнее...и хоть живут - хуже, а хотят - все лучше...упрямые! (Лука)
- Все мы на земле странники... (Лука)
- Барство-то - как оспа... и выздоровеет человек, а знаки-то остаются. (Лука)
- Без причины и прыщ не вскочит. (Лука)
- Все люди на земле - лишние... (Бубнов)
- Он [человек] - каков ни есть - а всегда своей цены стоит... (Лука)
- Пропил я душу, старик...я, брат, погиб...А почему - погиб? Веры у меня не было... (Актер)
- Все (...) терпят... всяк по-своему жизнь терпит... (Лука)
- Да уж чего хорошего, коли любимое забыл? В любимом вся душа. (Лука)
- Человек - все может...лишь бы захотел... (Лука)
- Смерть - она все успокаивает...она для нас ласковая...(Лука)
- ...если кто кому хорошего не сделал, тот и худо поступил...(Лука)
- И...чего тебе правда больно нужна...подумай-ка! она, правда-то, может, обух для тебя...(Лука)
- Пепел: ...бог есть? Лука: Коли веришь - есть; не веришь - нет...Во что веришь, то и есть...
- Люди все живут... как щепки по реке плывут... строят дом... а щепки - прочь... (Бубнов)
- Гляди - какой я? Лысый...А отчего? От этих вот самых разных баб... (Лука)
- В женщине душа должна быть. (Пепел)
- Всяко живет человек...как сердце налажено, так и живет...сегодня - добрый, завтра - злой... (Лука)
- Любить - живых надо...живых...(Лука)
- В карете прошлого никуда не уедешь. (Сатин)
- Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми (Сатин)
- Человек - вот правда! Всё - в человеке, всё для человека! Существует только человек, всё же остальное - дело его рук и его мозга! Чело-век! Это - великолепно! Это звучит... гордо! (Сатин)
- Болезнь - боится слова, а смерть - нет... (Бубнов)
- Надо, девушка, кому-нибудь и добрым быть...жалеть людей надо! Христос-то всех жалел и нам так велел... (Лука)
- Надо уважать человека! Не жалеть...не унижать его жалостью...уважать надо. (Сатин)
- Ложь - религия рабов и хозяев… Правда - бог свободного человека! (Сатин)
7. «Ни одна блоха не плоха»
Наше торжество по поводу завоевания наследства братьев Трепке не так скоро мы могли перевести на язык фактов. отпуск денег и материалов по разным причинам задерживался. Самое же главное препятствие было в маленькой, но вредной речушке Коломак. Коломак, отделявший нашу колонию от имения Трепке, в апреле проявил себя как очень солидный представитель стихии. Сначала он медленно и упорно разливался, а потом еще медленнее уходил в свои скромные берега и оставлял за собой новое стихийное бедствие: непролазную, непроезжую грязь.
Поэтому «Трепке», как у нас тогда называли новое приобретение, продолжало еще долго оставаться в развалинах. Колонисты в это время предавались весенним переживаниям. По утрам, после завтрака, ожидая звонка на работу, они рядком ясаживались возле амбара и грелись на солнышке, подставляя его лучам свои животы и пренебрежительно разбрасывая клифты по всему двору. Они могли часами молча сидеть на солнце, наверстывая зимние месяцы, когда у нас трудно было нагреться и в спальнях.
Звонок на работу заставлял их подниматься и нехотя брести к своим рабочим точкам, но и во время работы они находили предлоги и технические возможности раз-другой повернуться каким-нибудь боком к солнцу.
В начале апреля убежал Васька Полещук. Он не был завидным колонистом. В декабре я наткнулся в наробразе на такую картину: толпа народу у одного из столиков окружила грязного и оборванного мальчика. Секция дефективных признала его душевнобольным и отправляла в какой-то специальный дом. Оборванец протестовал, плакал и кричал, что он вовсе не сумасшедший, что его обманом привезли в город, а на самом деле везли в Краснодар, где обещали поместить в школу.
Чего ты кричишь? - спросил я его.
Да вот, видишь, признали меня сумасшедшим…
Слышал. Довольно кричать, едем со мной.
На чем едем?
На своих двоих. Запрягай!
Ги-ги-ги!..
Физиономия у оборванца была действительно не из интеллигентных. Но от него веяло большой энергией, и я подумал: «Да все равно: ни одна блоха не плоха…»
Дефективная секция с радостью освободилась от своего клиента, и мы с ним бодро зашагали в колонию. Дорогою он рассказывал обычную историю, начинающуюся со смерти родителей и нищенства. Звали его Васька Полещук. По его словам, он был человек «ранетый» - участвовал во взятии Перекопа.
В колонии на другой же день он замолчал, и никому - ни воспитателям, ни хлопцам не удавадлось его разговорить. Вероятно, подобные явления и побудили ученых признать Полещука сумасшедшим.
Хлопцы заинтересовались его молчанием и просили у меня разрешения применить к нему какие-то особые методы: нужно обязательно перепугать, тогда он сразу заговорит. Я категорически запретил это. Вообще я жалел, что взял этого молчальника в колонию.
Вдруг Полещук заговорил, заговорил без всякого повода. Просто был прекрасный теплый весенний день, наполненный запахами подсыхающей земли и солнца. Полещук заговорил энергично, крикливо, сопровождая слова смехом и прыжками. Он по целым дням не отходил от меня, рассказывая о прелестях жизни в Красной Армии и о командире Зубате.
Вот был человек! Глаза такие, аж синие, такие черные, как глянет, так аж в животе холодно. Он как в Перекопе был, так аж нашим было страшно.
Что ты все о Зубате рассказываешь? - спрашивают ребята. - Ты его адрес знаешь?
Какой адрес?
Адрес, куда ему писать, ты знаешь?
Нет, не знаю. А зачем ему писать? Я поеду в город Николаев, там найду…
Да ведь он тебя прогонит…
Он меня не прогонит. Это другой меня прогнал. Говорит: нечего с дурачком возиться. А я разве дурачок?
Целыми днями Полещук рассказывал всем о Зубате, о его красоте, неустрашимости и что он никогда не ругался матерной бранью. Ребята прямо спрашивали:
Подрывать собираешься?
Полещук поглядывал на меня и задумывался. Думал долго, и, когда о нем уже забывали и ребята увлекались другой темой, он вдруг тормошил задавшего вопрос:
Антон будет сердиться?
А вот если я подорву?
А ты ж думаешь, не будет? Стоило с тобой возиться!..
Васька опять задумывался.
И однажды после завтрака прибежал ко мне Шелапутин.
Васьки в колонии нету… И не завтракал - подорвал. Поехал к Зубате.
На дворе меня окружили хлопцы. Им было интересно знать, какое впечатление произвело на меня исчезновение Васьки.
Полещук-таки дернул…
Весной запахло…
В Крым поехал…
Не в Крым, а в Николаев…
Если пойти на вокзал, можно поймать…
И незавидный был колонист Васька, а побег его произвел на меня очень тяжелое впечатление. Было обидно и горько, что вот не захотел человек принять нашей небольшой жертвы, пошел искать лучшего. И знал я в то же время, что наша колонистская бедность никого удержать не может. Ребятам я сказал:
Ну и черт с ним! Ушел - и ушел. Есть дела поважнее.
В апреле Калина Иванович начал пахать. Это событие совершенно неожиданно свалилось на нашу голову. Комиссия по делам несовершеннолетнего поймала конокрада, несовершеннолетнего. Преступника куда-то отправили, но хозяина лошади сыскать не могли. Комиссия неделю провела в страшных мучениях: ей очень непривычно было иметь у себя такое неудобное вещественное доказательство, как лошадь. Пришел в комиссию Калина Иванович, увидел мученическую жизнь и грустное положение ни в чем не повинной лошади, стоявшей посреди мощенного булыжником двора - ни слова не говоря, взял ее за повод и привел в колонию. Вслед ему летели облегченные вздохи членов комиссии.
В колонии Калину Ивановича встретили крики восторга и удивления. Гуд принял в трепещущие руки от Калины Ивановича повод, а в просторы своей гудовской души такое напутствие:
Смотри ж ты мине! Это тебе не то, как вы один з одним обращаетесь! Это животная - она языка не имеет и ничего не может сказать. Пожалиться ей, сами знаете, невозможно. Но если ты ей будешь досаждать и она тебе стукнет копытом по башке, так к Антону Семеновичу не ходи. Хочь - плачь, хочь - не плачь, я тебе все равно споймаю. И голову провалю.
Мы стояли вокруг этой торжественной группы, и никто из нас не протестовал против столь грозных опасностей, угрожающих башке Гуда. Калина Иванович сиял и улыбался сквозь трубку, произнося такую террористическую речь. Лошадь была рыжей масти, еще не стара и довольно упитанна.
Калина Иванович с хлопцами несколько дней провозился в сарае. При помощи молотков, отверток, просто кусков железа, наконец, при помощи многих поучительных речей ему удалось наладить нечто вроде плуга из разных ненужных остатков старой колонии.
И вот благословенная картина: Бурун с Задоровым пахали. Калина Иванович ходил рядом и говорил:
Хлопцы добродушно огрызались:
А вы бы сами показали, Калина Иванович. Вы, наверное, сами никогда не пахали.
Калина Иванович вынимал изо рта трубку, старался сделать зверское лицо:
Кто, я не пахав? Разве нужно обязательно самому пахать? Нужно понимать. Я вот понимаю, что ты огрихав наделав, а ты не понимаешь.
Сбоку же ходили Гуд и Братченко. Гуд шпионил за пахарями, не издеваются ли они над конем, а Братченко просто влюбленными глазами смотрел на Рыжего. Он пристроился к Губу в качестве добровольного помощника по конюшне.
В сарае возились несколько старших хлопцев у старой сеялки. На них покрикивал и поражал их впечатлительные души кузнечно-слесарной эрудицией Софрон Головань.
Софрон Головань имел несколько очень ярких черт, заметно выделявших его из среды прочих смертных. Он был огромного роста, замечательно жизнерадостен, всегда был выпивши и никогда не бывал пьян. Обо всем имел свое собственное и всегда удивительно невежественное мнение. Головань был чудовищное соединение кулака с кузнецом: у него были две хаты, три лошади, две коровы и кузница. Несмотря на свое кулацкое состояние, он все же был хорошим кузнецом, и его руки были несравненно просвещеннее его головы. Кузница Софрона стояла на самом харьковском шляху, рядом с постоялым двором, и в этом ее географическом положении был запрятан секрет обогащений фамилии Голованей.
В колонию Софрон пришел по приглашению Калины Ивановича. В наших сараях нашелся кое-какой кузнечный инструмент. Сама кузница в полуразрушенном состоянии, но Софрон предлагал перенсти сюда свою наковальню и горн, прибавить кое-какой инструмент и работать в качестве инструктора. Он брался даже за свой счет поправить здание кузницы. Я удивлялся, откуда это у Голованя такая готовность идти к нам на помощь.
Недоумение мое разрешил на «вечернем докладе» Калина Иванович.
Засовывая бумажку в стекло моего ночника, чтобы раскурить трубку, Калина Иванович сказал:
Что же нам с ним делать? - спросил я Калину Ивановича.
А что ж нам делать? Кто сюда пойдет? Где мы горн возьмем? А струмент?
И квартир у нас нету, а если и есть какая халупа, так и столярей же нужно звать. И знаешь, - прищурился Калина Иванович, - нам што: хоть рыжа, хоть кирпата, абы хата богата. Што ж с того, што он кулак?.. Работать же он будет все равно, как и настоящий человек.
Калина Иванович задумчиво дымил в низкий потолок моей комнаты и вдруг заулыбался:
Мы уже получили часть денег на ремонт имения, но их бвло так мало, что от нас требовалась исключительная изворотливость. Нужно было все делать своими руками.Для этого нужна была кузница, нужна была и столярная мастерская. Верстаки у нас были, на них кое-как можно было работать, инструмент купили. Скоро в колонии появился и инструктор-столяр. Под его руководством хлопцы энергично принялись распиливать привезенные из города доски и клеить окна и двери для новой колонии. К сожалению, ремеслененые познания наших столяров были столь ничтожны, что процесс приготовления для будущей жизни окон и дверей в первое время был очень мучительным. Кузнечные работы - а их было немало - сначала тоже не радовали нас. Софрон не особенно стремился к скорейшему окончанию восстановительного периода в советском государстве. Жалованье его как инструктора выражалось в цифрах ничтожных: в день получки Софрон демонстративно все полученные деньги отправлял с одним из ребят к бабе-самогонщице с приказом:
Три бутылки первака.
Я об этом узнал не скоро. И вообще в то время я был загипнотизирован списком: скобы, навесы, петли, щеколды. Вместе со мной все были увлечены вдруг развернувшейся работой, из ребят уже выделились столяры и кузнецы, в кармане у нас стала шевелиться копейка.
Нас прямо в восторг приводило то оживление, которое принесла с собою кузница. В восемь часов в колонии раздавался веселый звук наковальни, в кузнице всегда звучал смех, у ее широко раскрытых ворот то и дело торчало два-три селянина, говорили о хозяйских делах, о продразверстке, о председателе комнезама Верхоле, о кормах и сеялке. Селянам мы ковали лошадей, натягивали шины, ремонтировали плуги. С незаможников мы брали половинную плату, и это обстоятельство сделалось отправным пунктом для бесконечных дискуссий о социальной справедливости и о социальной несправедливости.
Софрон предложил сделать для нас шарабан. В неистощимых на всякий хлам сараях колонии нашелся какой-то кузов. Калина Иванович привез из города пару осей. По ним в течение двух дней колотили молотами и молотками в кузнице. Наконец, Софрон заявил, что шарабан готов, но нужны рессоры и колеса. Рессор у нас не было, колес тоже не было. Я долго рыскал по городу, выпрашивал старые рессоры, а Калина Иванович отправился в длительное путешествие в глубь страны. Он ездил целую неделю, привез две пары новеньких ободьев и несколько сот разнообразных впечатлений, среди них главное было:
Софрон привел с хутора Козыря. Козырю было сорок лет, он осенял себя крестным знамением при всяком подходящем случае, был очень тих, вежлив и всегда улыбчиво оживлен. Он недавно вышел из сумасшедшего дома и до смерти дрожал при упоминании имени собственной супруги, которая была виновницей неправильного диагноза губернских психиаторов. Козырь был колесник. Он страшно обрадовался нашему предложению сделать для нас четыре колеса. Особенности его семейной жизни и блестящие задатки подвижничества особенно подтолкнули его на чисто деловое предложение:
Знаете что, товарищи, спаси господи, позвали меня, старика, знаете, что я вам скажу? Я у вас тут и жить буду.
Так у нас же негде.
Ничего, ничего, вы не беспокойтесь, я найду, и господь бог поможет. Теперь лето, а на зиму соберемся как-нибудь, вон в том сарайчике я устроюсь, я хорошо устроюсь…
Ну, живите.
Козырь закрестился и немедленно расширил деловую сторону вопроса:
Ободьев мы достанем. То Калина Иванович не знали, а я все знаю. Сами привезут, сами привезут мужички, вот увидите, господь нас не оставит.
Да нам же больше не нужно, дядя.
Как «не нужно», как «не нужно», спаси бог?.. Вам не нужно, так людям нужно: как же может мужичок без колеса? Продадите - заработайте, мальчикам на пользу будет.
Калина Иванович рассмеялся и поддержал домогательство Козыря:
Да черт с ним, нехай останется. В природе, знаешь, все так хорошо устроено, что и человек на что-нибудь пригодится.
Козырь сделался общим любимцем колонистов. К его религиозности относились как к особому виду сумасшествия, очень тяжелого для больного, но нисколько не опасного для окружающих. Даже больше: Козырь сыграл определенно положительную роль в воспитании отвращения к религии.
Он поселился в небольшой комнате возле спален. Здесь он был прекрасно укрыт от агрессивных действий его супруги, которая отличалась действительно сумасшедшим характером. Для ребят сделалось истинным наслаждением защищать Козыря от пережитков его прошлой жизни. Козыриха являлась в колонии всегда с криком и проклятиями. Требуя возвращения мужа к семейному очагу, она обвиняла меня, колонистов, советскую власть и «этого босяка» Софрона в разрушении ее семейного счастья. Хлопцы с нескрываемой иронией доказывали ей, что Козырь ей в мужья не годится, что производство колес - гораздо более важное дело, чем семейное счастье. Сам Козырь в это время сидел, притаившись, в своей комнатке и терпеливо ожидал, когда атака окончательно будет отбита. Только когдаголос обиженной супруги раздавался уже за озером и от посылаемых ею пожеланий долдетали только отдаленные обрывки: «…сыны… чтоб вам… вашу голову…», только тогда Козырь появлялся на сцене:
Спаси, Христос, сынки! Такая неаккуратная женщина…
Несмотря на столь враждебное окружение, колесная мастерская начинала приносить доход. Козырь, буквально при помощи одного крестного знамения, умел делать солидные коммерческие дела; к нам без всяких хлопот привозили ободья и даже денег немедленно не требовали. Дело в том, что он действительно был замечательный колесник, и его продукция славилась далеко за пределами нашего района.
Наша жизнь стала сложнее и веселее. Калина Иванович все-таки посеял на нашей поляне десятин пять овса, в конюшне красовался Рыжий, на дворе стоял шарабан, единственным недостатком которого была его невиданная вышина: он поднимался над землей не меньше как на сажень, и сидящему в его корзинке пассажиру всегда казалось, что влекущая шарабан лошадь помещается хотя и впереди, но где-то далеко внизу.
Мы развили настолько напряженную деятельность, что уже начинали ощущать недостаток в рабочей силе. Пришлось наскоро отремонтировать еще одну спальню-казарму, и скоро к нам прибыло подкрепление. Это был совершенно новый сорт.
К тому времени ликвидировать многое число атаманов и батьков, и все несовершеннолетние соратники разных Левченок и Марусь, военная и бандитская роль которых не шла дальше обязанностей конюхов и кухонных мальчиков, присылались в колонию. Благодаря этому историческому обстоятельству в колонии появились имена: Карабанов, Приходько, Голос, Сорока, Вершнев, Митягин и другие.
8. Характер и культура
Приход новых колонистов сильно расшатал наш некрепкий коллектив, и мы снова приблизись к «малине».
Наши первые воспитанники были приведены в порядок только для нужд самой первой необходимости. Последователи отечественного анархизма еще менее склонны были подчиняться какому бы то ни было порядку. Нужно, однако, сказать, что открытое сопротивление и хулиганство по отношению к воспитательскому персоналу в колонии никогда не возрождалось. Можно думать, что Задоров, Бурун, Таранец и другие умели сообщить новеньким краткую историю первых горьковских дней. И старые и новые колонисты всегда демонстрировали уверенность, что воспитательский персонал не является силой, враждебной по отношению к ним. Главная причина такого настроения безусловно лежала в работе наших воспитателей, настолько самоотверженной и, очевидно, трудной, что она, естественно, вызывала к себе уважение. Поэтому колонисты за очень редким исключением, всегда были в хороших отношениях с нами, признавали необходимость работать и заниматься в школе в сильной мере понимали, что это вытекает из общих наших интересов. Лень и неохота переносить лишения у нас проявлялись в чисто зоологических формах и никогда не принимали формы протеста.
Мы отдавали себе отчет в том, что все это благополучие есть чисто внешняя форма дисциплины и что за ним не скрывается никакая, даже самая первоначальная культура.
Вопрос, почему колонисты продолжают жить в условиях нашей бедности и довольно тяжелого труда, почему они не разбегаются, разрешался, конечно, не только в педагогической плоскости. 1921 год для жизни на улице не представлял ничего завидного. Хотя наша губерния не была в списке голодающих, но в самом городе все же было очень сурово и, пожалуй, голодно. Кроме того, в первые годы мы почти не получали квалифицированных беспризорных, привыкших к бродяжничеству на улице. Большею частью наши ребята были деть из семьи, только недавно порвавшие с нею связь.
Хлопцы наши представляли в среднем комбинирование очекнь ярких черт характера с очень узким культурным состоянием. Как раз таких и старались присылать в нашу колонию, специально предназначенную для трудновоспитуемых. Подавляющее большинство их было малограмотно или вовсе неграмотно, почти все привыкли к грязи и вшам, по отношению к другим людям у них выработалась постоянная защитно-угрожающая поза примитивного героизма.
Выделялись из всей этой толпы несколько человек более высокого интеллектуального уровня, как Задоров, Бурун, Ветковский, Братченко, а из вновь прибывших - Карабанов и Митягин, остальные только очень постепенно и чрезвычайно медленно приобщались к приобретениям человеческой культуры, тем едленнее, чем мы были беднее и голоднее.
В первый год нас особенно удручало их постоянное стремление к ссоре друг с другом, страшно слабые коллективные связи, разрушаемые на каждом шагу из-за первого пустяка. В значительной мере это проистекало даже не из вражды, а все из той же позы героизма, не корректированной никаким политическим самочувствием. Хотя многие из них побывали в классово-враждебных лагерях, у них не было никакого ощущения принадлежности к тому или другому классу. Детей рабочих у нас почти не было, пролетариат быт для них чем-то далеким и неизвестным, к крестьянскому труду большинство относилось с глубоким презрением, не столько, впрочем к труду, сколько к отсталому крестьянскому быту, крестьянской психике. Оставался, следовательно, широкий простор для всякого своеволия, для проявления одичавшей, припадочной в своем одиночестве личности.
Картина в общем была тягостная, но все же зачатки коллектива, зародившиеся в течение первой зимы, потихоньку зеленели в нашем обществе, и эти зачатки во что бы то ни стало нужно было спасти, нельзя было новым пополнениям позволить приглушить эти драгоценные зеленя. Главной своей заслугой я считаю, что тогда я заметил это важное обстоятельство и по достоинству его оценил. Защита этих первых ростков потом оказалась таким невероятно трудным, таким бесконечно длинным и тягостным процессом, что, если бы я знал это заранее, я, наверное, испугалсябы и отказался от борьбы. Хорошо было то, что я всегда ощущал себя накануне победы, для этого нужно было быть неисправимым оптимистом.
Каждый день моей тогдашней жизни обязательно вмещал в себя и веру, и радость, и отчаяние.
Вот идет все как будто благополучно. Воспитатели закончили вечером свою работу, прочитали книжку, просто побеседовали, поиграли, пожелали ребятам спокойнойт ночи и разошлись. Хлопцы остались в мирном настроении, приготовились укладываться спать. В моей комнате отбиваются последние удары дневного рабочего пульса, сидит еще Калина Иванович и по обыкновению занимается каким-нибудь обобщением, торчит кто-нибудь из любопытных колонистов, у дверей Братченко с Гудом приготовились к очередной атаке на Калину Ивановича по вопросам фуражных, и вдруг с криком врывается пацан:
В спальне хлопцы режутся!
Я - бегом из комнаты. В спальне содом и крик. В углу две зверски ощерившиеся группы. Угрожающие жесты и наскоки перемешиваются с головкружительной руганью; кто кого-то «двигает» в ухо, Бурун отнимает у одного из героев финку, а издали ему кричат:
А ты чего мешаешься? Хочешь получить мою расписку?
На кровати, окруженный толпой сочувствующих, сидит раненый и молча перевязывает куском простыни порезанную руку.
Я никогда не разнимал дерущихся, не старался их перекричать.
За моей спиной Калина Иванович испуганно шепчет:
Но я стою молча в дверях и наблюдаю. Постепенно ребята замечают мое присутствие и замолкают. Быстро наступающая тишина приводит в себя и самых разьяренных. Прячутся финки и опускаются кулаки, гневные и матерные монологи прерываются на полуслове. Но я продолжаю молчать: внутри меня самого закипают гнев и ненависть ко всему этому дикому миру. Это ненависть бессилия, потому что я очень хорошо знаю: сегодня не последний день.
Наконец в спальне устанавливается жуткая, тяжелая тишина, утихают даже глухие звуки напряженного дыхания.
Тогда вдруг взрываюсь я сам, взрываюсь и в приступе настоящей злобы и в совершенно сознательной уверенности, что так нужно:
Ножи на стол! Да скорее, черт!..
На стол выкладываются ножи: финки, кухонные, специально взятые для расправы, перочинные и самоделковые, изготовленные в кузнице. Молчание продолжает висеть в спальне. Возле стола стоит и улыбается Задоров, прелестный, милый задоров, который сейчас кажется мне единственным родным, близким человеком. Я еще коротко приказываю:
Кистени!
Один у меня, я отнял, - говорит Задоров.
Все стоят, опустив головы.
Я не ухожу из спальни, пока все не укладываются.
На другой день ребята стараются не вспоминать вчерашнего скандала. Я тоже ничем не напоминаю о нем. Проходит месяц-другой. В течение этого времени отдельные очаги вражды в каких-то тайных углах слабо чадят, и если пытаются разгореться, то быстро притушиваются в самом коллективе. Но вдруг опять разрывается бомба, и опять разьяренные, потерявшие человеческий вид колонистоы гоняются с ножами друг за другом.
В один из вечеров я увидел, что мне необходимо прикрутить гайку, как у нас говорят. После одной из драк я приказываю Чоботу, одному из самых неугомонных рыцарей финки, идти в мою комнату. Он покорно бредет. У себя я ему говорю:
Тебе придется оставить колонию.
А куда я пойду?
Я тебе советую идти туда, где позволено резаться ножами. Сегодня ты из-за того, что товарищ не уступил тебе место в столовой, пырнул его ножом. Вот и ищи такое место, где споры разрешаются ножом.
Когда мне идти?
Завтра утром.
Он угрюмоу уходит. Утром, за завтраком, все ребята обращаются ко мне с просьбой: пусть Чобот останется, они за него ручаются.
Чем ручаетесь?
Не понимают.
Чем ручаетесь? Вот если он все-таки возьмет нож, что вы тогда будете делать?
Тогда вы его выгоните.
Значит, вы ничем не ручаетесь? Нет, он пойдет из колонии.
Чобот после завтрака подошел ко мне и сказал:
Прощйате, Антон Семенович, спасибо за науку…
До свиданья, не поминай лихом. Если будет трудно6 приходи, но не раньше как через две недели.
Через месяц он пришел, исхудавший и бледный.
Я вот пришел, как вы сказали.
Не нашел такого места?
Он улыбнулся.
Отчего «не нашел»? Есть такие места… Я буду в колонии, я не буду брать ножа в руки.
Колонисты любовно встретили нас в спальне:
Все-таки простили! Мы ж говорили.
В школьные годы многим, наверное, довелось познакомиться с произведением уважаемого русского писателя Максима Горького – пьесой “На дне” , без прикрас описывающей всем нам привычные архетипы людей, живущих в российских реалиях.
Несмотря на то, что прошло более века с момента издания драмы, ситуации, которые она затрагивает, остаются актуальными и сейчас.
В этой статье мы детально проанализируем образ персонажа Луки из этой пьесы, ознакомимся с его высказываниями и поговорим об отношении к нему других героев произведения.
Откуда появился странник
не раскрывает тайну происхождения Луки, лишь мимолётно говорится о его скитальческой жизни. У странника нет ни родины, ни хоть какого-то определённого места жительства. Сам он говорит об этом так: “Старику – где тепло, там и родина”.
Жители ночлежника также не интересуются прошлым старика, они озабочены своими проблемами и попытками “выйти в люди” , а не влачить существование “на дне” весь остаток жизни.
Анализ характеристик персонажа
Лука предстаёт перед нами в образе мягкосердечного старца , проповедующего добро, любовь, жалость и волю человека творить свою жизнь так, как велит сердце.
От героя прямо-таки исходит аура миролюбивости и понимания, что, безусловно, располагает к нему персонажей пьесы, заставляя их поверить в то, что будущее небезнадёжно и есть шанс исправить своё социальное положение, исполнить мечты и желания.
К каждому, кто волей-неволей оказался в ночлежнике, Лука подбирает нужные слова , каждому даёт надежду и побуждает верить в свои грёзы, какими бы смешными они ни казались себе и окружающим.
Но как бы сладко и утешительно ни звучали слова странника, они были лишь пустыми звуками , отвлекающими ночлежников от житейских невзгод, а не реальной поддержкой, дающей силы выбраться из нищеты и бесславия.
Тем не менее Лука не лжец, он всего лишь искренне жалеет окружающих и подбадривает их, даже если это абсолютно бессмысленно и бесполезно.
Отношения Луки с другими героями пьесы “На дне”
Персонажи относятся к старцу двояко:
- одни (вор Васька Пепел, Актёр, Анна, Настя, Наташа ) с облегчением рассказывают ему о своей жизни, исповедуются и получают в ответ необходимую жалость, сочувствие и успокаивающие высказывания;
- другие (картузник Бубнов, Сатин, Барон, Клещ ) не слишком доверяют незнакомцу и разговаривают с ним кратко и скептически.
Одно можно сказать наверняка – никто не остался равнодушным к появлению такой неординарной личности в таком грязном и обречённом месте.
После внезапного исчезновения странника судьба некоторых персонажей кардинально изменилась. Жена слесаря Клеща, Анна, скончалась от туберкулёза, Актёр не смог смириться с безысходностью своей жизни и повесился, Васька Пепел из-за случайного убийства отправился на каторгу в Сибирь, его мечтам о честной жизни с Наташей пришёл конец. Остальные герои продолжали коротать свой срок в ночлежке, но при этом начали задумываться о смысле своего существования, своих поступков и проблемах окружающих.
Притча о праведной земле
Притча Луки рассказывает нам о человеке, который терпел все лишения и страдания земной жизни, веря, что существует праведная земля
, где люди живут в прекрасных отношениях, оказывают друг другу помощь и никогда не лгут. Однажды он пошёл к местному знакомому учёному и попросил его показать праведную землю на географической карте. Тот пытался найти искомое, но так и не смог. Тогда человек разозлился, ударил учёного, а затем отправился домой и удавился.
Эта притча будто предопределила роковую судьбу нескольких персонажей – смерть Анны и Актёра, тюремное заключение вора Васьки. Они верили в то, что для них найдётся своя праведная земля, что возможно выбраться из дна, бедности, но этого не произошло. Лука вскоре ушёл, а вместе с ним ушла и надежда, согревающая героев пьесы.
Цитаты
Пьеса “На дне” богата глубокомысленными фразами и высказываниями персонажей, но, пожалуй, самые значимые из них – слова старца Луки.
Вот несколько его цитат, сделать анализ и поразмышлять над которыми стоит каждому прочитавшему пьесу “На дне” Горького:
“А все – люди! Как ни притворяйся, как ни вихляйся, а человеком родился, человеком и помрёшь…”
“Мне – все равно! Я и жуликов уважаю, по-моему, ни одна блоха – не плоха: все – чёрненькие, все – прыгают…”
“Ты, девушка, не обижайся… ничего! Где тут, куда нам – мёртвых жалеть? Э, милая! Живых не жалеем… сами себя пожалеть-то не можем… где тут!”
“Вот, значит, помрёшь, и будет тебе спокойно… ничего больше не надо будет, и бояться нечего!”
“…не в слове – дело, а – почему слово говорится? – вот в чём дело!”
Итог
Образ скитальца Луки у Максима Горького получился очень многогранным и отражающим главные философские вопросы о жизни, любви, принципах и приоритетах человека.
Да и не только Луки – все персонажи так или иначе отражают тех, кто встречается нам в реальной жизни.
Писателю удалось отразить в своём произведении занимательные философские и психологические идеи:
Всё вышеперечисленное немаловажно для верного понимания произведения и просто ситуаций, происходящих с людьми вокруг нас, учит сочувствовать и правильно расставлять жизненные приоритеты.