Охота ружейная, особенно любительская, молода: в России её история насчитывает чуть более двухсот лет...

Выросла русская ружейная охота из двух основных корней. Первый – европейская ружейная дробовая охота, привнесённая на русскую почву выходцами из Царства Польского и остзейских губерний. Второй корень – промысловая охота губерний Русского Севера и Сибири, где царицей была винтовка.

Ружейно-дробовая традиция охоты, будучи привнесена на русскую почву, развивалась под сенью родных осин самостоятельно. В силу своей доступности и результативности она быстро завоевала умы и сердца русских охотников. «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» Сергея Тимофеевича Аксакова, опубликованные в середине XIX века по воспоминаниям молодости писателя, – уже не что иное, как некое подведение итогов, осмысление опыта и уже сложившихся в русском обществе традиций ружейной охоты. С тех пор изменилось в ней немногое, в основном, техническая сторона.

Другое дело – промысловая охота. Это сейчас мы говорим: промысловая охота, охотник-промысловик. Это современный русский язык, а ещё немногим более ста лет или трёх поколений охотников тому назад охотой называли лишь охоту любительскую, а промысловую охоту называли промыслом, а людей, им занимающихся, – промышленниками. Абсолютная разница этих понятий в глазах современников была очевидна. Охота – это когда добывают птицу или зверя по охоте, из блажи, а промысел – это труд, им деньги на жизнь зарабатывают. Прекрасно эту разницу в восприятии охоты и промысла проиллюстрировал Л.П. Сабанеев в «Охотничьем календаре», где, описывая дальнобойные дульнозарядные т. н. сурчиные винтовки русской работы, отметил, что за надёжность и точность боя эти винтовки предпочитаются не только промышленниками, но и многими охотниками.

Тогда, в последней четверти XIX века, промысел, ранее существовавший как бы параллельно с охотой, понемногу начинает влиять на формирование традиций, на оружие и снаряжение рядового русского охотника, на его взгляды. На протяжении всего XX века и по сей день промысловая охота участвует в эволюции причудливого и непросто описываемого феномена русской любительской охоты.

В чём же выразилось определяющее влияние промысла на нашу охоту? Прежде чем начать рассуждения на эту тему, сразу хочу предупредить читателя о двух важных вещах.

Первое: всё, что написано ниже, есть абсолютно субъективное личное мнение автора, сложившееся на основании многолетнего охотничьего и экспедиционного опыта, общения с охотниками и охотоведами, долгих избушечных посиделок с промысловиками за обработкой пойманной за день пушнины, чтения разнообразной охотничьей литературы и работы как в природоохранных организациях, так и в органах управления охотничьим хозяйством. Часть читателей, возможно, со многим и не согласится. Это нормально. На истину в последней инстанции не претендую.

Второе: когда я пишу об охотниках, то я пишу о правильных охотниках, а не о дураках с ружьями, которым лишь бы пострелять и большинство которых не имеет сколько-нибудь верного представления ни о зверях и птицах, на которых охотятся, ни об оружии, с которым охотятся. Для них удача охоты в количестве убитого (именно убитого, а не добытого) и выпитого. О них я не пишу.

Итак, начну с головы – с ментальности и восприятия действительности. Промысел – это, прежде всего, работа ради хлеба насущного. Но это не значит, что промысловик не охотник по страсти. Охота как страсть есть первое и обязательное условие успешного промысла. Без страсти ничего у охотника не получится, как не выйдет музыканта из того, кому «медведь на ухо наступил», сколько ни тренируйся бацать по клавишам. И эта страсть определяет многое.

Любознательность. Скажу банальность: промысловик любит и ценит природу. И эта любовь порождает любознательность. Промысловик наблюдает за природой, знает повадки зверей и птиц не только потому, что это помогает ему их добывать, а во многом потому, что ему это интересно. В основу научных знаний о биологии многих представителей охотничьей фауны легли сведения, полученные от промысловиков, а многие натуралисты, отцы-основатели отечественной зоологии и охотоведения, в юные годы прошли через увлечение звероловством. Нынешний правильный охотник, пусть не промысловик, пусть давно и безнадёжно городской житель, любознателен, наблюдает и познаёт живую природу, читает, интересуется. Жаль, что помощи ему в этом почти никакой. Лет 50–60 назад издавались для охотников книжки-пособия типа «Охотник-натуралист», популярные справочники по основным видам охотничьих птиц и зверей. Увы, они давно стали букинистическими раритетами, а изданием новых никто и не думает озаботиться.

Отношение к животным и добыче. Считаю, что именно из промысла пришла отечественная охотничья традиция благожелательного отношения охотника к «зверью». Жестокое отношение к добываемым животным не одобрялось и не одобряется, хотя, к сожалению, исключения нередки. Считается правильным добыть зверя на месте, чтобы он упал, «не поняв, что помер». Прежде чем стрелять утку, охотник думал, как он её доставать будет. Наверное, изначально это имело под собой совершенно рациональную промысловую основу: и заряды беречь, и за зверем лишнего не бегать. К большому сожалению автора, эта правильная традиция стремительно размывается изобилием многозарядного полуавтоматического оружия, провоцирующего охотника на «пулемётную» стрельбу по принципу «какая-нибудь да зацепит».

Промышленник, зная, что на следующий год он опять придёт в свои заветные места, не стремился выбить всё подчистую. И если в случае с пушниной жадность и ожидание хорошей цены на шкурки брали верх, то в отношении «снедных» зверей и птиц в основном придерживались негласного правила: не бить больше того, что можно реализовать, не протушив.

Опять-таки в соответствии с традицией промысла основная масса охотников не воспринимает добываемого зверя как противника или соперника, с которым надо вступить в единоборство и победой над ним самоутвердиться в некоем статусе. Для основной массы русских охотников добыча – это и прибыток, и свидетельство удачи, а потому охотник относится к добываемому зверю с симпатией и добытого зверя уважает. Поэтому, с одной стороны, традиционно не одобряется вульгарное и неуважительное отношение к добытому животному, и дурацкие фотографии, на которых удачливый стрелок, растянув рот до ушей, позирует, взгромоздясь на убитого зверя, строго порицаются на охотничьих форумах. А с другой стороны, красочные европейские ритуалы с вкладыванием веточки в пасть добытого животного, исполнением специальных мелодий на охотничьих рогах и прочей костюмированной и театрализованной дребеденью не прижились под сенью родных осин, несмотря на усиленную пропаганду охотничьих телеканалов и некоторых изданий. Подход к добываемому или добытому зверю уважительный, но вполне утилитарный, как, впрочем, и в других странах, где охота ещё недавно была прежде всего промыслом: в Скандинавии, в США, в Канаде.

Отношение к властям и законам. Как правило, промысловик ловил и добывал зверей в границах своего участка. Участки закреплялись за охотниками обычаем по праву первоосвоения или по праву передачи прежним хозяином. И был этот обычай надёжнее и крепче современных казуистических законов и правил. Промысловик по праву считал себя хозяином своего участка, как крестьянин – хозяином расчищенной им под пашню заимки. Государство же на протяжении последних 80–100 лет всё время пыталось учить его жить и промышлять, вводило абсолютно непонятные ему, а зачастую и действительно бессмысленные ограничения. Запрещало продавать пушнину тому, кто больше платил, под страхом тюрьмы заставляя продавать её по низким государственным ценам. Оттого промысловик к идущим сверху распоряжениям и нововведениям относился, мягко говоря, со скепсисом, во всём, что касалось промысла, обоснованно не считал государство своим союзником и не упускал возможности его надуть. Это отношение к установлениям сверху передалось и обычным охотникам-любителям. Тем более что государство делало и делает всё для того, чтобы утвердить охотника в этом мнении, порождая растущий год от года вал запретов, ограничений, правил, параметров и пр., зачастую необъяснимых и нелепых.

Охотник вполне обоснованно хочет быть если не хозяином, то желанным гостем в угодьях. Нынче же всё чаще получается так, что охотник за свои же деньги сам же и дурак.

Теперь о материальном. Промысловая охота привнесла многое в общий охотничий обиход.

Снаряжение . Самое заметное заимствование из мира промысла – это рюкзаки, ведущие свою родословную от заплечных котомок промышленников. У европейского охотника на боку висит ягдташ. А у нас, даже у легашатников, в большинстве своём рюкзачки.

Наиболее знаковым заимствованием из промыслового обихода я бы назвал охотничьи лыжи. Широкие, предназначенные для ходьбы по глубокому и неплотному снегу лесной зоны. Более того, помимо обычных голиц всё больше в обиход входят лыжи, подбитые камусом и пригодные для передвижения по пересечённой местности. Европейская традиция ружейной охоты лыж не знала. Ещё лет 130 назад лыжи в обиходе городского охотника были экзотикой, их заказывали мастерам. Сейчас лыжи есть почти у всех, и купить их не проблема, в том числе и подволочные.

Лайки. Именно промысел «подарил» русским охотникам лаек. Собак, которых веками использовали для добычи промысловых зверей (пушных, копытных, медведей), русская ружейная охота «заметила» только в 1880-х – 1890-х годах. Оказалось, что собака, сформированная промыслом как «инструмент» универсального применения, вполне хороша и охотнику-любителю. Смышлёные, обладающие высокоразвитым охотничьим инстинктом, лайки могут работать по любому объекту охоты. Это обусловило всплеск интереса к ним и со стороны городских охотников. Московские, питерские и иные городские лаечники со своими собаками охотились на кабана, лосей, белку, куницу, хоря, норку, боровую дичь. Лайки хорошо работали по водоплавающей дичи, у некоторых энтузиастов – и по тетеревиным выводкам, и как норные собаки по лисам и барсукам. В 1970-х – 1980-х годах лайки были самой многочисленной породной группой из всех охотничьих собак городских охотников-любителей, готовых за их универсальность и охотничью страсть мириться с немалыми трудностями содержания лаек в городской квартире.

Оружие. Европейская традиция принесла в русскую охоту дробовое ружьё. Промысел – винтовку. В промысловых районах в XIX веке дробовыми ружьями почти не пользовались – незачем было. А.А. Черкасов, писатель, впервые ознакомивший широкую публику с бытом сибирских промышленников, писал, что дробовиков в Сибири мало, что Сибирь «запружена винтовками». Из винтовки промышленник добывал всё, «что на глаза попало: и медведя, и рябчика, и утку». Он пользовал дульнозарядную винтовку-сузгунку калибра 8–9 мм, заряжая в неё по обстоятельствам то беличий, то медвежий «заправ».

Промысловая традиция точной винтовочной стрельбы по некрупной дичи, в том числе по птице (гусю, глухарю, тетереву, рябчику), начала проникать в любительскую охоту в конце XIX – начале XX веков с распространением хороших фабричных винтовок. Спрос на такие винтовки быстро рос. Тульский завод, ижевские частные оружейные фабрики Петрова, Евдокимова и многие кустари-одиночки стали изготовлять винтовки.320, .380 и.440 калибров, предназначенные для использования дымного пороха и свинцовых пуль. Выпускались различные пулелейки, приборы для переснаряжения патронов в домашних условиях. Начал в общих чертах складываться тип универсальной винтовки небогатого охотника-любителя, не имеющего возможности держать несколько винтовок для разных охот. Универсальность обеспечивалась снаряжением патронов пулями разного веса и типа и, соответственно, разными зарядами пороха. Так же, как это делали промысловики в дульнозарядных винтовках. Советы по такому самостоятельному снаряжению патронов к винтовкам регулярно появлялись в дореволюционной охотничьей печати и в 1920-е – 30-е годы. Следуя им, небогатый охотник мог использовать имеющуюся у него винтовку Бердана и как мощную дальнобойную, и как малопульную винтовку. Тульский оружейный завод в 1930-е годы одно время даже выпускал «народный» карабин под патрон винтовки Бердана, при самостоятельном снаряжении способный перекрыть огромное разнообразие объектов охоты и промысловика, и любителя. Это была винтовка Мосина, в которой родной ствол был заменен на ствол от винтовки Бердана, соответственно был переделан и магазин. Увы, радость была недолгой. После Великой Отечественной войны начались строгости с оружием. Нарезное охотничье оружие становилось всё менее доступно для обычных охотников-любителей, а в 1975 году «нарезняк» стал и вовсе запрещён. Традиция прервалась.

Сейчас, когда нарезное оружие вновь доступно, появляется всё больше поклонников вдумчивой и аккуратной охоты по перу с нарезным оружием. Добыча средней и мелкой дичи из нарезного оружия, пришедшая из охоты промысловой, по глубокому убеждению автора, полностью соответствует критериям правильной охоты. При такой стрельбе не бывает потерянных подранков. Если попал – то взял, если промах – то чистый.

Жильё. Есть ещё один традиционный компонент промыслового обихода, с недавних пор, буквально на наших глазах, активно «врастающий» в любительскую охоту. Это избушки. Избушечная культура промысловой охоты, видимо, сложилась относительно недавно. Ещё Черкасов, описывая быт промышленников-белковщиков, писал о том, что на промысле они строили балаганы в расчёте на один сезон. Представители местных народов тоже срубных сооружений не строили. Рубленое зимовье – промысловая избушка – явно «пришло» в тайгу из русской деревни с русским промышленником. Похоже, что в своём современном виде она оформилась недавно, в XX веке.

Как правило, устройство такой избушки довольно однотипно, с небольшими местными вариациями. Изба рубленая, размер от 3×5 до 4×5 метров по внутренним углам, два нижних венца из свежего леса, выше – из сухостоя: сухие бревна легче на стену поднимать. К торцу, перед входной дверью, часто пристроены дощатые сени, часто открытые, пол в сенях обычно земляной. Входная дверь расположена ближе к правому углу. Внутри справа от входа – лавка с вёдрами, над ней – полка с посудой и различной кухонной и хозяйственной мелочью. Слева, отступя от стенки, стоит печка-буржуйка, дальше по обеим длинным стенам – нары, часто с одной стороны узкие, на одного спящего, с другой – широкие. Между нарами, у торцовой стенки, – стол, над ним окошко. По стенам и балкам набито несметное количество гвоздей, на которых развешивается для просушки одежда и обувь, а также мешочки с продуктами, чтобы мыши не попортили.

В последние годы всё чаще небольшие, в 3–4 человека, компании охотников-любителей, особенно жителей нецентральных регионов, ставят избушки в излюбленных местах. Однако оставим детальный разбор «избушечной культуры» – уникального явления русской таежной охоты – для отдельной публикации.

Текст и фото: Алексей Вайсман

Заглавное фото: © Павел Сидоренко / Фотобанк Лори

Про охоту у нас говорили так: «Соколиная - царская, псовая – барская, ружейная – крестьянская». Похоже, большинство нынешних охотников – приверженцы крестьянской охоты.

Царская охота

С практической точки зрения, соколиная охота – занятие бессмысленное: ничтожная добыча (утка, пара зайцев) явно не стоила затраченных усилий. Впрочем, добыча особого значения и не имела: соколиная охота затевалась исключительно для развлечения.

С. Бабюк. Соколиная охота

Она хоть и называется соколиной, однако участвовали в ней ещё и ястребы. А когда эта забава полюбилась нашим предкам, доподлинно неизвестно, однако уже в IX веке свой соколиный двор был у князя Олега. И захваченный половцами князь Игорь в плену охотился с ястребом: «Волю ему даяхут, где хочет ту ездяшет и ястребом ловяшет» . Ничего себе плен, где хотел, там и ездил! А в «Русской правде» Ярослава Мудрого были статьи об охоте вообще и о ловчих птицах в частности: за кражу птицы полагался штраф три гривны (как за побои простолюдина).

А княжить кто будет?

Бывало, власть предержащие так увлекались охотой, что пренебрегали своими обязанностями. Так, в 1135 году новгородцы упрекали князя Всеволода Мстиславовича: «Почто ястребов и собак собра, а людей не судяше и не управляюще…» Думаете, князья образумились? Да ничего подобного – через 130 лет с тем же самым упрёком горожане обращались к Ярославу Ярославовичу…

Ловчие птицы были частью дани Золотой Орде, причём один хороший кречет шёл за трёх скакунов. Птиц отправляли и в подарок – другим князьям и зарубежным правителям. Но путешествия были долгими, птицы часто не переносили тягот дороги, так что порой приходилось преподносить только крылья и голову покойного, это принималось как нормальный подарок. Не потому что кому-то нужна была мумифицированная птичья голова, а как знак того, что дар принят и оценен.

Страсти Тишайшего

Иван Грозный дорожил своими птицами, и как раз в его время возник Сокольничий приказ, контора, ответственная за соколов и прочие детали царской охоты. Появились и придворные звания сокольничего и ловчего, но самым азартным царственным соколятником был Алексей Михайлович, оставивший нам «Урядник Сокольничья пути» – писавшийся под личным присмотром государя устав, регламентирующий соколиную охоту и всё, к ней относившееся.

Тишайший знал имя чуть ли не каждой своей птицы, собственно, он сам эти имена обычно и придумывал. Его пернатые были так хороши, что иностранцы интересовались – откуда такая красота? Но и места, где ловили птиц, и пути, которыми ловцы-помытчики везли их ко двору, и способы приручения и обучения пернатых охотников считались государственной тайной. Иноземцам птиц не показывали: любоваться можно было только издалека.

Алексей Михайлович даже приказал пошить для своих сокольничих особую одежду: шитые золотом красные кафтаны, красные или золотые сафьяновые сапоги с длинными загнутыми носами, бархатная, отороченная соболем шапка, роскошная, отделанная драгоценными камнями перчатка…

Свои наряды были и у птиц: закрывающая глаза шапочка-клобук, нагрудники, нахвостники, обножки (кожаные кольца на лапки), должик, раззолоченный шнур-поводок. И последний штрих – колокольчики: по их звону сокольничий, даже не видя птицу, мог понять, куда она делась и чем занята.

Не остались в стороне от царской милости и помытчики (ловцы) соколов, ежегодно привозившие ко двору Алексея Михайловича минимум двести птиц – с Белого моря, из Заволжья, с Урала… В общем, были они людьми занятыми, а работа их считалось такой важной, что их освобождали от повинностей, положенных прочим подданным русского царя.

Соколиная охота царя Алексея Михайловича, реконструкция в Коломенском

Царские охоты были недёшевы. А ведь помимо особо роскошных многодневных выездов Тишайший почти ежедневно, а то и дважды в день устраивал ещё и мини-охоты. Каждый раз его сопровождали сотни сокольничих, солдат, конюхов, охотников, поваров и прочей челяди. Кавалькада неспешно доезжала до места охоты, к заранее разбитым шатрам. Царь подавал сигнал, звучали рожки, и сокольничие пускали своих питомцев за добычей. Самого удачливого пернатого охотника подносили к царю, чтобы они друг другом полюбовались.

Охотился царь обычно под Москвой (а по нынешним временам – практически в центре) – на Девичьем поле, в селах Хорошеве, Ростокине, Тайнинском, Семеновском, Преображенском, иногда брал с собой царицу и сыновей, Фёдора и Петра. Но выросший Пётр к охоте оказался равнодушен. А вот Елизавета Петровна иногда на соколиные охоты выезжала – обычно к Угрешскому монастырю, под Люберцы. Изредка с птицами охотились Пётр II, Екатерина Великая… Но былого размаха уже не было.

Последняя охота

Последняя царская соколиная охота официально проводилась в 1856 году по случаю коронации Александра II. Конечно, охота с ловчими птицами не исчезла совсем, но то была бледная тень охот прежних веков. Мало того: пришло время, хищных птиц сочли вредными – ведь они воруют наших кур и кроликов! – и стали их уничтожать.

Охоты царского размаха устраиваются и сегодня, но, увы, не в России. У нас энтузиасты пытаются возродить традицию, но это очень непросто – дорого, ведь нужны не только птицы, но и помещения для них, и егеря, тренеры, и станции для обучения, кони и конюшни, богатые дичью охотничьи угодья, наконец. Ну а пока роскошные соколиные охоты возможны разве что в нефтяных арабских королевствах. Причём охотятся шейхи в основном с нашими птицами – за российских сапсанов и балабанов, всё таких же прекрасных, они готовы платить, как за «роллс-ройсы».

Собачье время

Место получивших отставку птиц заняли собаки: началось время грандиозных псовых охот, и хоть пословица назвала их «барскими», цари и царицы ими не пренебрегали.

Наша псовая охота уникальна: в других странах охотились либо с гончими, либо с борзыми, а у нас – с теми и другими одновременно. Появившаяся на Руси еще в XV веке, особо любимой псовая охота стала в послепетровские времена. Такой охоте требовалось много обслуги: егеря, псари, конюхи, повара и музыканты для пира… И пара лекарей: эта бесшабашная скачка в неизвестность, полную оврагов, пней, рытвин, коварных кротовых нор, без несчастных случаев не обходилась.

«Для особливого своего удовольствия»

Юный Пётр II был подростком спортивным. Он обожал псовую охоту, но только не в Петербурге – бросив все дела, он надолго уезжал в Москву, в село Измайлово. Он умер, не дожив до пятнадцати лет, и как император сделал немного, но вот моду на псовую охоту завести успел.

Анна Иоанновна любила пострелять: в её дворце повсюду стояли ружья, и императрица, увидев летящую ворону или другую птицу, палила по ней прямо из окна, отчего, говорят, придворные дамы падали в обморок. Но это так, разминка – на настоящей охоте добыча была солиднее. Как сообщалось в газетах, только однажды «Её Величество, для особливого своего удовольствия, застрелить изволила 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабана, 1 волка, 374 зайца, 68 диких уток и 16 больших морских птиц»…

В. Серов. Пётр II и цесаревна Елизавета на псовой охоте

При Елизавете Петровне псовая охота стала ещё роскошнее. Разукрашенные шатры на сборном пункте – обычно в устроенном ещё Анной Иоанновной царскосельском зверинце; невероятные наряды охотников (и самой императрицы, часто выезжавшей в мужской одежде); толпы егерей, обряженных то в черкески, то в шитые золотом камзолы; сотни борзых и гончих; породистые кони в драгоценной сбруе, а для не желавших ехать верхом – специальные экипажи, яхт-вагены…

Екатерина II по молодости любила, поднявшись до зари, скромно пострелять уток в компании одного егеря и одной собаки. Но со временем её придворные охоты приобрели размах: к роскошествам прежних цариц добавились украшения вроде пушечных выстрелов во время обеда и водивших хороводы нарядных поселянок. А потом, бывало, раздавался колокольный звон – её величество отбывала в паломничество: императрица часто совмещала скачку за зверем с поездкой по святым местам.

Император и медведь

Охоты Александра II тоже впечатляли – и роскошью, и многолюдством, иногда в них участвовало под три тысячи человек. Ему нравились все мыслимые виды охоты, но больше всего – зверовая: на зубров, лосей и особенно на медведя. Стоило крестьянам где заметить медведя, как тут же на место выезжал специальный егерь, которому полагалось следить за будущим трофеем, чтобы, когда прибудет царственный охотник, всё было готово. Такая охота была опасной – однажды раненый зверь набросился на императора. Спасли его егерь и рогатчик, то есть человек с рогатиной – это древнее орудие хождения на медведя было актуально и в XIX веке.

Н. Самокиш. Русская охота

А одной из лучших псовых охот того времени считалась та, которую устраивал великий князь Николай Николаевич в своём имении Першино. Больше двух сотен лучших гончих и борзых, сотня лошадей, толпа обслуги – егеря, ловчие, выжлятники, борзятники, стременные, доезжачие, – все в нарядной униформе. Эти охоты могли длиться неделями, а завершались они ритуальным пиром: охотники с факелами вставали вокруг горы убитых животных, егеря трубили в фанфары, играл оркестр.

Конец эпохи

Николай II тоже был охотником и даже старших дочерей успел увлечь. В 1914 году он охотился в последний раз. И больше придворных охот у нас не было.

На самом деле, большие охоты начали умирать ещё раньше, а с отменой крепостного права и вовсе стали редкостью. Ведь что надо для псовой охоты? Огромные, богатые зверем угодья и немалые деньги, а ко второй половине XIX века и то, и другое у дворян стало заканчиваться. И охоты, подобные выездам орловского помещика Киреевского (с этих выездов Толстым, с Киреевским знакомым, была писана охота в «Войне и мире»), сменились тихим хождением по лесу с ружьем и собакой, а то и вовсе без оной. Наступило новое время – время охоты «крестьянской».

Hunting in Russia has an old tradition in terms of indigenous people, while the original features of state and princely economy were farming and cattle-breeding. There was hunting for food as well as sport.

The word ’hunting’ first appeared in the common Russian language at the end of the 15th century. Before that the word ’catchings’ existed to designate the hunting business in general. The hunting grounds were called in turn lovishcha. In the 15th-16th centuries, foreign ambassadors were frequently invited to hunts; they also received some of the prey afterwards. So did Feodor I in particular, once sending out nine elks, one bear and a black-and-brown fox.

The right of using the hunting grounds in Russia was once granted to every social class. The right of the nobility was even sometimes limited by agreements with others regarding hunting grounds. The hawkers and separate persons who dealt with hounds, beavers, black grouses, hares, etc. were permitted either on the landed properties, or on territories specified by local people. Though the Russian Orthodox clergy once disapproved the hunting, these persons were authorized to eat and feed their horses, hounds and falcons on others’ account or even demand participation in hunting. The Russian imperial hunts evolved from hunting traditions of early Russian rulers (Grand Princes and Tsars), under the influence of hunting customs of European royal courts. The imperial hunts were organized mainly in Peterhof, Tsarskoye Selo and Gatchina.

У человека с ружьем - охотника - складываются с природой особые отношения, он обязан относиться к ней с уважением, выполнять свои обязанности на совесть. Выполнение их зависит от воспитанности, грамотности, чести, достоинства, специальных знаний, культуры и этики охотника.

Охотничья этика - определенные нормы поведения и взаимоотношений охотников. Она включает в себя весь неписаный кодекс норм поведения. Можно сказать, что это такие правила поведения, которые стали внутренним убеждением охотника и соблюдаются не из страха наказания, а по совести: у охотника, как правило, нет зрителей, которые бы рукоплескали его хорошим поступкам или осуждали плохие.

Охотничьи традиции и обычаи являются составной частью охотничьей этики; в большей степени ее формой, но воспитывающей у охотника дисциплину, честность, дружелюбие, осторожность при стрельбе. В коллективной охоте - это порядочность и скромность, спокойствие, благоразумие и самообладание.

Охотник должен сдерживать в себе страсть убивать животных. Наши далекие предки охотились только для удовлетворения жизненных потребностей и страсти убивать как таковой они явно не испытывали. Веками позже, вооружившись огнестрельным оружием, человек возомнил себя властелином природы, и целыми горами убитых животных отмечались его охотничьи тропы.

Культурный охотник никогда не присвоит чужой добычи, покидая охотничью избушку, оставит там запас дров и продуктов, окажет помощь животному, попавшему в беду при стихийном бедствии. Настоящий охотник не будет стрелять по сидящей или плавающей дичи, не допустит бесприцельной стрельбы по стае птиц или по зайцу на лежке, а также по убегающим тетеревам и куропаткам, не выстрелит в старку, притворившуюся раненой. Соблюдение этих традиционных ограничений очень важно, как и выполнение законодательных норм.

Моральный облик охотника полностью раскрывается на охоте. Соблюдение охотничьих традиций воспитывает у охотников дисциплину и стремление к порядку. Например, правильное использование охотничьего рога приучает исполнять команды и сигналы, поддерживает порядок и правильную организацию коллективной охоты. С помощью рога возвещают о начале охоты, облавы, о сборе и конце охоты.

У охотников Словакии кроме рожков во время крупной охоты используются большие лесные валторны, которые трубачи носят подвешенными на левом плече. В Эстонии, если зверь добыт, охотники проводят обряд его чествования. Шапку охотника, сделавшего точный выстрел, а также тушку добытой дичи украшают еловой веткой.

В Словакии, если охотник добыл дичь индивидуально, то делает сам себе обломок (веточку) хвойного или лиственного дерева и как символ прикрепляет к ленте своей шляпы, предварительно обмакнув веточку в кровь животного. Если же есть сопровождающий, то он намочит веточку в крови добытой дичи и вручит стрелку, положив ее на верх охотничьей шляпы, которую он держит в левой руке.

Веточки носят на левой стороне шляпы только один день, до захода солнца. Такой же обломок (веточка), но более крупного размера, кладется и на добытую дичь, как в лесу, так и на выкладке. Веточку вкладывают отстрелянному копытному животному между зубами, а пернатой дичи - в клюв в качестве символической «последней потравы». Обломок вставляется и в смертельную рану копытного животного.

Особо надо сказать об одежде охотника. Неряшливость в одежде ведет к неряшливости в поведении. Плохо выглядит охотник в рваном ватнике или в шуршащей и стесняющей движения кожанке. Хорошей традицией становится, когда большинство охотников носят специальную (единую для всех) одежду, удобную и по сезону маскированную (страны Прибалтики, Финляндия). Во многих странах общества охотников имеют форму, отражающую национальные особенности. Ношение такой формы на охоте создает праздничную атмосферу, повышает дисциплинированность.

Традиционные ритуалы, обычаи, формы организации охоты делают ее интересной и более эмоциональной. Так, во многих странах (Словакия, Чехия, Польша и др.) сразу же после сигнала «конец охоты» производится выкладка добычи. Отстрелянных животных свозят или сносят в определенное место и выкладывают на земле в квадрате, окаймленном хвоей или другой зеленью. Дичь укладывают ровными рядами на правый бок, головами в направлении к тому месту, где стоят егерь и стрелки. Выкладывают ее в соответствии с ценностью - прежде всего крупная дичь (лось, олень, кабан, косуля), затем пушная и пернатая. Каждую десятую особь выдвигают из ряда немного вперед. Это позволяет легко подсчитать добычу. Перешагнуть животное на выкладке - грех, это значит совершить поступок, недостойный охотника.

После сигнала «построение» охотники (стрелки) становятся лицом к выкладке, а за последним рядом - егеря и загонщики. Подается сигнал «внимание», помощники зажигают костры в четырех углах выкладки. Все участники в это время стоят по команде «смирно» и с обнаженными головами - это последняя почесть добытым животным и благодарность охотникам.

После окончания этого традиционного ритуала охотники организуют в подходящем помещении или на природе так называемый «последний круг», где беседуют, вспоминая весь процесс охоты, еще раз поздравляют отличившихся стрелков, отдыхают и перекусывают. Ну это уже как у нас! Говорю об этом, зная суть дела по личному участию на охотах в Финляндии и Польше.

А что еще у нас соблюдается из старинных традиций русской охоты? По-моему, кроме вышеуказанной «финальной части» - ничего. Причем, многие охотники и начало охоты, и конец «отмечают» одинаково - пьянкой, сопровождающейся матом, а иногда и ссорами. И это превращается в самую отвратительную «традицию».

Другая, не менее опасная «традиция» охотников - беспорядочная стрельба по бутылкам, шапкам; стрельба на запредельные дистанции по летящим на 200-метровой высоте стаям птиц, стрельба просто так (салют) в воздух на открытии и закрытии охоты, когда «охотники», хвастаясь своими новыми иностранными полуавтоматами и самозарядными карабинами, «палят в белый свет, как в копеечку».

Разумеется, в такой обстановке не соблюдаются элементарные нормы безопасности; ежегодно количество убитых и раненых охотников в России не сокращается.

По правде сказать, я не вижу в ближайшем будущем установления какого-либо порядка в этом вопросе, как и во всей общественной жизни нашей страны, где растоптаны все моральные устои и властвует дух жульничества, стяжательства и неравенства и, самое главное, совесть и правда повсеместно стали изгоями, а ложь, обман, грубая сила - повседневными явлениями, с которыми никто не борется.

В общем, как живем, так и охотимся.