Он, чай, давно уж за ворота; любовь назавтра поберег. Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Она состояла из одной горницы, довольно опрятной, разделенной надвое перегородкой.
Мятежники скрылись и через час показались из-за горы, скача врассыпную под предводительством самого Пугачева. Что будет, то будет, попробовать на авось. Что средь этих стен могли бы дать вы мне взамен той дружбы, краткой, но живой? Случились добрые люди, которые посоветовали пойти на мировую. Этак мы и до завтра не доедем. Хозяин с ним запанибрата. Молодая, только что повенчанная пара едет из церкви восвояси. Приходилось идти по компасу наудалую.
Пошел поезд, и все ушло назад, навсегда, безвозвратно. «Старички» ходили по двое и по трое по зале, заломив истрепанные кепи на затылок. Ознобишин увидел, что намного старше стала Маша. На пасхе я уехал на много лет в провинцию. Головин уверенно поддакнул: «На ура возьмем». Пастухи, уходя вглубь, по многу лет не видят своих аулов. Будьте начеку и ночью и днем. Как видно, что-то знал старик, и Давыдов решил идти в открытую. Напоследок захожу к Бабину проститься. «Пропадет малец зазря», - сказал адъютант генералу.
Настя втайне исполняла должность почтальона. Отроду не видел я такого печального кладбища. Медлить было нечего: я выстрелил, в свою очередь, наудачу. Никогда не вывернешь прежних слов наизнанку. Вы еще молодой человек, а я уже старая женщина и вправе вам давать советы. Соломенная шляпа была у ней совсем на боку. Вдруг лошадь куда-то ухнула под ними, завязши в сугробе, стала биться и падать на бок. Рана в бок была смертельна, и он чувствовал, что умирает. Коль рубнуть, так уж сплеча. По краю сечи лениво вразвалку плетется высокий мужчина лет сорока.
Простите, быть может, я пришел не вовремя и помешал вам. Часовые были вмиг разоружены, они и не пытались сопротивляться. Ростислав шестнадцати лет от роду бросил войсковое реальное учи-
55 лище и уехал на войну. Натянув шинель, он вышел вслед за комбатом. До смерти люблю, когда командир энергичен и быстро принимает правильное решение. Рабочие даже не группами, а поодиночке, редко-редко по двое, расположились во дворе. По их стороне показалась и быстро шла навстречу девочка с плетеной кошелкой. Самый большой и хищный зверь, на встречу с которым я мог рассчитывать здесь, была лисичка. Он пошел дальше вброд, раздвигая льдины руками.
Взглянув кверху, можно было заметить, что небо начинало светлеть на востоке. Это был огромный зал, снизу доверху уставленный книгами. Женщина вскочила и стала всматриваться вдаль с видом беспокойства. Хотя в эту пору в Петербурге нет настоящей ночи, но на верху лестницы было очень темно. Не простит ему Данила Тихо- ныч во веки веков. Влево, бесконечно далеко вглубь, расстилались засеянные поля. Сливаются оба голоса вместе и уносятся в высь безоблачную к ослепительно сверкающему солнцу. Высокие, стройные сосны обступили нас с обеих сторон, образуя гигантский уходящий вдаль коридор. Военному совету пришлось все налаживать сначала. Все больше ввысь возносились березы большой аллеи. Он повел Никиту в глубь коридора. Русак лежал на спине, зобом вверх и часто дрыгал лапками. С начала до конца праздника улыбка не сползала с его лица. А этот день ничем нельзя остановить, вернуть, пережить сначала. Ведь ты похоронила бы себя здесь на веки вечные. И покосившиеся хилые двери, как в курятниках, а не в домах, и безоткрывные, без форточек, навеки вставленные двойные рамы маленьких оконок тоже, по видимости, не смогли скрывать за собой человеческой жизни.
Он смотрел вбок. - Саша ударил противника в бок. Я посмотрел вверх. - В верх дома попал снаряд. Мы уходили вглубь. - В глубь леса вела узкая тропинка. Вдали появились люди. - В дали синие уходят корабли. Вконец обессилев, он сел на кровать. - В конец книги поместили мой рассказ. Вначале было слово... - В начале декабря обещали повысить стипендию. Подготовка к выпускному держалась втайне. - В тайне нашей не было ничего особенного. Они поднялись кверху. - К верху дома прикрепили шест. Седло съехало набок. - Леша стал заваливаться на бок. Навстречу шел Петр. - Я не пошел на встречу выпускников. Наконец привезли продукты. - На конец веревки привяжите крючок. Он намного нас обошел. - На много лет он пропал из поля зрения. Задание сделано наполовину.
На половину яйца положите майонез. Например, он не пошел вчера на занятия. - Он ссылается на пример отца. Сначала выучите этот текст. - С начала года жалоб еще не поступало.
Я не писал тебе, во-первых, потому, что мне было не до тебя, во- вторых, за неимением верного случая. Воспоминания старины мало- помалу исчезали. Мы приехали вводить во владение Кириллу Петровича Троекурова и просить иных прочих убираться подобру- поздорову. Отобедали вместе глаз на глаз. Ася довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки. Я вас, батюшка, пригласил теперь по-домашнему, совершенно этак по-дружески. Кое-где из окон деревенских изб показывались бабьи головы в платках. Старики расцеловались тут же на улице, и дальше пошло уже честь честью. Масленников строго-настрого запретил жене с братом переписываться. Войдя к себе в комнату, Иван Алексеевич опустился на постель и долго-долго глядел на огонь. Туман все-таки еще не совсем разошелся, не видно села. В лесу этом зверя всякого видимо-невидимо.
Наконец, педагог наш хотел выучить Вукола по-латыни, но не оказалось латинской книги. Сначала все было по-прежнему тихо. Так, сидя бок о бок, мы были далеки друг от друга. Он обладал сказочной силой, с ножом ходил на медведя один на один. Завязав листки крест- накрест, он поднес сургуч к огню. Сорокин начал рассказывать - задрожали губы, едва-едва справился с собой. Изредка вспыхивал по- летнему синий клочок неба. Злоба его прошла, и он смеялся так, как не смеялся давным-давно. Эти слова я перво-наперво разучу. Ксендз по тогдашнему обыкновению благословил меня.
1. На смех, того гляди, подымет Чацкий вас. 2. Она всем распорядилась без ведома коменданта. 3. Два дня и две ночи спал Петро без просыпа. 4 Платье сидело на ней в обтяжку. 5. На бегу Казбич выхватил из чехла ружьё и выстрелил. 6. Я совсем с панталыку сбился. 7. Дубков врал без умолку. 8. Не торопитесь: ведь дело не к спеху. 9. Я всегда сорила деньгами без удержу. 10. Сняв шапку, человек этот прижал её под мышкой, должно быть, для того, чтоб не махать левой рукой. 11. Жили на земле в старину одни люди. 12 Коренной москвич, он всей душой любил Россию и никогда не бывал за границей. Когда его приглашали за границу, он всегда отказывался. 2.
1. Нижний ворон с разлету сшибает верхнего и поднимается выше. 2. Никита с размаху швырнул скрипку. 3. Миша работал без устали. 4. Он опустился на корточки лицом к огню. 5. Ищут они нас, но ищут пока на ощупь, вслепую. 6. Венгерская кавалерия с наскока шла на нашу колонну. 7. Каверзные вопросы никогда не ставили деда
57 Щукаря в тупик. 8. Давыдов хохотал до упаду, уронив голову на стол. 9. Яша оказался на редкость прилипчивым парнем. 10. Даже телефонисты на узле связи стояли навытяжку. 11. Наспех выскочила баба с яблоками, запутавшись в сдаче пассажиру с гривенника. 12. Наделашин метил вздремнуть вполглаза.
1. Подле отеля был новый двухэтажный дом, внизу двери открыты настежь. 2. Однажды только однообразие их было нарушилось уж подлинно печальным случаем. 3. Татьяна по воле барыни была выдана замуж за пьяницу-башмачника. 4. Филофей несколько раз провел рукой наотмашь. 5. Прочь с моих глаз. 6. Терпели целый месяц, а как стало невтерпеж, прислали ко мне внезапно: давай денег. 7. И навзничь я, ударом опрокинут, без памяти обратно впал в поток. 8. Через улицу вскачь пронеслись кони со светлыми гривами.
1. Кирилла Петрович заезжал запросто в домишко своего старого товарища. 2. И опричник молодой застонал слегка, закачался, упал замертво. 3. Влажный ветерок изредка набегает легкой волной. 4.
Рассказ «Тоска» Чехова был написан в 1886 году. В произведении автор через изображение традиционного для русской литературы «маленького человека» , извозчика Ионы, раскрывает драму одиночества в толпе, поднимает проблему человеческого равнодушия.
Главные герои
Иона Потапов – бедный извозчик, который недавно похоронил сына и ищет поддержки у окружающих.
Лошадь Ионы
Вечерние сумерки, идет крупный снег. Извозчик Иона Потапов сидит, сильно согнувшись на козлах, весь в снегу. Он выехал еще до обеда, но «почина все нет и нет» . Иону окликает военный с требованием довезти на Выборгскую.
По дороге извозчику тут и там кричат, что он не умеет ездить. Иона же «ерзает на козлах» , «словно не понимает, где он и зачем он здесь» .
Через пару часов извозчика окликают трое молодых людей с просьбой довезти к полицейскому мосту. По дороге пассажиры издеваются над Ионой. Но, слушая ругань и видя людей, извозчик ощущает, что «чувство одиночества начинает мало-помалу отлегать от груди» . Иона пытается рассказать пассажирам, что у него умерли сын и жена, но им все равно. Высадив молодых людей, Иона снова чувствует себя одиноким.
Заметив дворника, Иона в надежде на разговор спрашивает у него, который сейчас час. Но тот отвечает, что десятый, и прогоняет извозчика. Иона отъезжает и «отдается тоске» . «Обращаться к людям он считает уже бесполезным» . Приехав домой, «ко двору» , Иона пытается рассказать о смерти сына молодому извозчику, но тот тоже не слушает мужчину.
«Скоро будет неделя, как умер сын, а он еще путем не говорил ни с кем… Нужно поговорить с толком, с расстановкой…» . Извозчик идет в конюшню и незаметно для себя начинает рассказывать о смерти сына своей лошади. «Иона увлекается и рассказывает ей всё…»
Заключение
Литературные критики высоко оценили произведение Чехова «Тоска» , включив его в список лучших современных рассказов. Произведение было переведено на немецкий, французский, болгарский, финский и другие языки.
Пересказ «Тоски» будет интересен школьникам и всем, кто интересуется творчеством А. П. Чехова.
Тест по рассказу
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4 . Всего получено оценок: 1189.
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Антон Чехов
Тоска
Кому повем печаль мою?..
Вечерние сумерки. Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки. Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение. Он согнулся, насколько только возможно согнуться живому телу, сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег… Его лошаденка тоже бела и неподвижна. Своею неподвижностью, угловатостью форм и палкообразной прямизною ног она даже вблизи похожа на копеечную пряничную лошадку. Она, по всей вероятности, погружена в мысль. Кого оторвали от плуга, от привычных серых картин и бросили сюда, в этот омут, полный чудовищных огней, неугомонного треска и бегущих лошадей, тому нельзя не думать…
Иона и его лошаденка не двигаются с места уже давно. Выехали они со двора еще до обеда, а почина все нет и нет. Но вот на город спускается вечерняя мгла. Бледность фонарных огней уступает свое место живой краске, и уличная суматоха становится шумнее.
– Извозчик, на Выборгскую! – слышит Иона. – Извозчик! Иона вздрагивает и сквозь ресницы, облепленные снегом, видит военного в шинели с капюшоном.
– На Выборгскую! – повторяет военный. – Да ты спишь, что ли? На Выборгскую!
В знак согласия Иона дергает вожжи, отчего со спины лошади и с его плеч сыплются пласты снега… Военный садится в сани. Извозчик чмокает губами, вытягивает по-лебединому шею, приподнимается и больше по привычке, чем по нужде, машет кнутом. Лошаденка тоже вытягивает шею, кривит свои палкообразные ноги и нерешительно двигается с места…
– Куда прешь, леший! – на первых же порах слышит Иона возгласы из темной движущейся взад и вперед массы. – Куда черти несут? Пррава держи!
– Ты ездить не умеешь! Права держи! – сердится военный.
Бранится кучер с кареты, злобно глядит и стряхивает с рукава снег прохожий, перебегавший дорогу и налетевший плечом на морду лошаденки. Иона ерзает на козлах, как на иголках, тыкает в стороны локтями и водит глазами, как угорелый, словно не понимает, где он и зачем он здесь.
– Какие все подлецы! – острит военный. – Так и норовят столкнуться с тобой или под лошадь попасть. Это они сговорились.
Иона оглядывается на седока и шевелит губами… Хочет он, по-видимому, что-то сказать, но из горла не выходит ничего, кроме сипенья.
– Что? – спрашивает военный.
Иона кривит улыбкой рот, напрягает свое горло и сипит:
– А у меня, барин, тово… сын на этой педеле помер.
– Гм!.. Отчего же он умер?
Иона оборачивается всем туловищем к седоку и говорит:
– А кто ж его знает! Должно, от горячки… Три дня полежал в больнице и помер… Божья воля.
– Сворачивай, дьявол! – раздается в потемках. – Повылазило, что ли, старый пес! Гляди глазами!
– Поезжай, поезжай… – говорит седок. – Этак мы и до завтра не доедем. Подгони-ка!
Извозчик опять вытягивает шею, приподнимается и с тяжелой грацией взмахивает кнутом. Несколько раз потом оглядывается он на седока, но тот закрыл глаза и, по-видимому, не расположен слушать. Высадив его на Выборгской, он останавливается у трактира, сгибается на козлах и опять не шевельнется… Мокрый снег опять красит набело его и лошаденку. Проходит час, другой…
По тротуару, громко стуча калошами и перебраниваясь, проходят трое молодых людей: двое из них высоки и тонки, третий мал и горбат.
– Извозчик, к Полицейскому мосту! – кричит дребезжащим голосом горбач. – Троих… двугривенный!
Иона дергает вожжами и чмокает. Двугривенный цена не сходная, но ему не до цены… Что рубль, что пятак – для него теперь все равно, были бы только седоки… Молодые люди, толкаясь и сквернословя, подходят к саням и все трое сразу лезут на сиденье. Начинается решение вопроса: кому двум сидеть, а кому третьему стоять? После долгой перебранки, капризничанья и попреков приходят к решению, что стоять должен горбач, как самый маленький.
– Ну, погоняй! – дребезжит горбач, устанавливаясь и дыша в затылок Ионы. – Лупи! Да и шапка же у тебя, братец! Хуже во всем Петербурге не найти…
– Гы-ы… гы-ы… – хохочет Иона. – Какая есть…
– Ну ты, какая есть, погоняй! Этак ты всю дорогу будешь ехать? Да? А по шее?..
– Голова трещит… – говорит один из длинных. – Вчера у Дукмасовых мы вдвоем с Васькой четыре бутылки коньяку выпили.
– Не понимаю, зачем врать! – сердится другой длинный. – Врет, как скотина.
– Накажи меня бог, правда…
– Это такая же правда, как то, что вошь кашляет.
– Гы-ы! – ухмыляется Иона. – Ве-еселые господа!
– Тьфу, чтоб тебя черти!.. – возмущается горбач. – Поедешь ты, старая холера, или нет? Разве так ездят? Хлобысни-ка ее кнутом! Но, черт! Но! Хорошенько ее!
Иона чувствует за своей спиной вертящееся тело и голосовую дрожь горбача. Он слышит обращенную к нему ругань, видит людей, и чувство одиночества начинает мало-помалу отлегать от груди. Горбач бранится до тех пор, пока не давится вычурным, шестиэтажным ругательством и не разражается кашлем. Длинные начинают говорить о какой-то Надежде Петровне. Иона оглядывается на них. Дождавшись короткой паузы, он оглядывается еще раз и бормочет:
– А у меня на этой неделе… тово… сын помер!
– Все помрем… – вздыхает горбач, вытирая после кашля губы. – Ну, погоняй, погоняй! Господа, я решительно не могу дальше так ехать! Когда он нас довезет?
– А ты его легонечко подбодри… в шею!
– Старая холера, слышишь? Ведь шею накостыляю!.. С вашим братом церемониться, так пешком ходить!.. Ты слышишь, Змей Горыныч? Или тебе плевать на наши слова?
И Иона больше слышит, чем чувствует, звуки подзатыльника.
– Гы-ы… – смеется он. – Веселые господа… дай бог здоровья!
– Извозчик, ты женат? – спрашивает длинный.
– Я-то? Гы-ы… ве-еселые господа! Таперя у меня одна жена – сырая земля… Хи-хо-хо… Могила то есть!.. Сын-то вот помер, а я жив… Чудное дело, смерть дверью обозналась… Заместо того, чтоб ко мне идтить, она к сыну…
И Иона оборачивается, чтобы рассказать, как умер его сын, но тут горбач легко вздыхает и заявляет, что, слава богу, они наконец приехали. Получив двугривенный, Иона долго глядит вслед гулякам, исчезающим в темном подъезде. Опять он одинок, и опять наступает для него тишина… Утихшая ненадолго тоска появляется вновь и распирает грудь еще с большей силой. Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: не найдется ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы его? Но толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски… Тоска громадная, не знающая границ. Лопни грудь Ионы и вылейся из нее тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но тем не менее ее не видно. Она сумела поместиться в такую ничтожную скорлупу, что ее не увидишь днем с огнем…
Иона видит дворника с кульком и решает заговорить с ним.
– Милый, который теперь час будет? – спрашивает он.
– Десятый… Чего же стал здесь? Проезжай!
Иона отъезжает на несколько шагов, изгибается и отдается тоске… Обращаться к людям он считает уже бесполезным. Но не проходит и пяти минут, как он выпрямляется, встряхивает головой, словно почувствовал острую боль, и дергает вожжи… Ему невмоготу.
«Ко двору, – думает он. – Ко двору!»
И лошаденка, точно поняв его мысль, начинает бежать рысцой. Спустя часа полтора Иона сидит уже около большой, грязной печи. На печи, на полу, на скамьях храпит народ. В воздухе «спираль» и духота… Иона глядит на спящих, почесывается и жалеет, что так рано вернулся домой…
«И на овес не выездил, – думает он. – Оттого-то вот и тоска. Человек, который знающий свое дело… который и сам сыт и лошадь сыта, завсегда покоен…»
В одном из углов поднимается молодой извозчик, сонно крякает и тянется к ведру с водой.
– Пить захотел? – спрашивает Иона.
– Стало быть, пить!
– Так… На здоровье… А у меня, брат, сын помер… Слыхал? На этой неделе в больнице… История!
Иона смотрит, какой эффект произвели его слова, но не видит ничего. Молодой укрылся с головой и уже спит. Старик вздыхает и чешется… Как молодому хотелось пить, так ему хочется говорить. Скоро будет неделя, как умер сын, а он еще путем не говорил ни с кем… Нужно поговорить с толком, с расстановкой… Надо рассказать, как заболел сын, как он мучился, что говорил перед смертью, как умер… Нужно описать похороны и поездку в больницу за одеждой покойника. В деревне осталась дочка Анисья… И про нее нужно поговорить… Да мало ли о чем он может теперь поговорить? Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать… А с бабами говорить еще лучше. Те хоть и дуры, но ревут от двух слов.
«Пойти лошадь поглядеть, – думает Иона. – Спать всегда успеешь… Небось выспишься…»
Он одевается и идет в конюшню, где стоит его лошадь. Думает он об овсе, сене, о погоде… Про сына, когда один, думать он не может… Поговорить с кем-нибудь о нем можно, но самому думать и рисовать себе его образ невыносимо жутко…
– Жуешь? – спрашивает Иона свою лошадь, видя ее блестящие глаза. – Ну, жуй, жуй… Коли на овес не выездили, сено есть будем… Да… Стар уж стал я ездить… Сыну бы ездить, а не мне… То настоящий извозчик был… Жить бы только…
Иона молчит некоторое время и продолжает:
– Так-то, брат кобылочка… Нету Кузьмы Ионыча… Приказал долго жить… Взял и помер зря… Таперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать… И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить… Ведь жалко?
Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина…
Иона увлекается и рассказывает ей всё…
Кому повем печаль мою?..
Вечерние сумерки. Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки. Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение. Он согнулся, насколько только возможно согнуться живому телу, сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег… Его лошаденка тоже бела и неподвижна. Своею неподвижностью, угловатостью форм и палкообразной прямизною ног она даже вблизи похожа на копеечную пряничную лошадку. Она, по всей вероятности, погружена в мысль. Кого оторвали от плуга, от привычных серых картин и бросили сюда, в этот омут, полный чудовищных огней, неугомонного треска и бегущих лошадей, тому нельзя не думать…
Иона и его лошаденка не двигаются с места уже давно. Выехали они со двора еще до обеда, а почина все нет и нет. Но вот на город спускается вечерняя мгла. Бледность фонарных огней уступает свое место живой краске, и уличная суматоха становится шумнее.
– Извозчик, на Выборгскую! – слышит Иона. – Извозчик! Иона вздрагивает и сквозь ресницы, облепленные снегом, видит военного в шинели с капюшоном.
– На Выборгскую! – повторяет военный. – Да ты спишь, что ли? На Выборгскую!
В знак согласия Иона дергает вожжи, отчего со спины лошади и с его плеч сыплются пласты снега… Военный садится в сани. Извозчик чмокает губами, вытягивает по-лебединому шею, приподнимается и больше по привычке, чем по нужде, машет кнутом. Лошаденка тоже вытягивает шею, кривит свои палкообразные ноги и нерешительно двигается с места…
– Куда прешь, леший! – на первых же порах слышит Иона возгласы из темной движущейся взад и вперед массы. – Куда черти несут? Пррава держи!
– Ты ездить не умеешь! Права держи! – сердится военный.
Бранится кучер с кареты, злобно глядит и стряхивает с рукава снег прохожий, перебегавший дорогу и налетевший плечом на морду лошаденки. Иона ерзает на козлах, как на иголках, тыкает в стороны локтями и водит глазами, как угорелый, словно не понимает, где он и зачем он здесь.
– Какие все подлецы! – острит военный. – Так и норовят столкнуться с тобой или под лошадь попасть. Это они сговорились.
Иона оглядывается на седока и шевелит губами… Хочет он, по-видимому, что-то сказать, но из горла не выходит ничего, кроме сипенья.
– Что? – спрашивает военный.
Иона кривит улыбкой рот, напрягает свое горло и сипит:
– А у меня, барин, тово… сын на этой педеле помер.
– Гм!.. Отчего же он умер?
Иона оборачивается всем туловищем к седоку и говорит:
– А кто ж его знает! Должно, от горячки… Три дня полежал в больнице и помер… Божья воля.
– Сворачивай, дьявол! – раздается в потемках. – Повылазило, что ли, старый пес! Гляди глазами!
– Поезжай, поезжай… – говорит седок. – Этак мы и до завтра не доедем. Подгони-ка!
Извозчик опять вытягивает шею, приподнимается и с тяжелой грацией взмахивает кнутом. Несколько раз потом оглядывается он на седока, но тот закрыл глаза и, по-видимому, не расположен слушать. Высадив его на Выборгской, он останавливается у трактира, сгибается на козлах и опять не шевельнется… Мокрый снег опять красит набело его и лошаденку. Проходит час, другой…
По тротуару, громко стуча калошами и перебраниваясь, проходят трое молодых людей: двое из них высоки и тонки, третий мал и горбат.
– Извозчик, к Полицейскому мосту! – кричит дребезжащим голосом горбач. – Троих… двугривенный!
Иона дергает вожжами и чмокает. Двугривенный цена не сходная, но ему не до цены… Что рубль, что пятак – для него теперь все равно, были бы только седоки… Молодые люди, толкаясь и сквернословя, подходят к саням и все трое сразу лезут на сиденье. Начинается решение вопроса: кому двум сидеть, а кому третьему стоять? После долгой перебранки, капризничанья и попреков приходят к решению, что стоять должен горбач, как самый маленький.
– Ну, погоняй! – дребезжит горбач, устанавливаясь и дыша в затылок Ионы. – Лупи! Да и шапка же у тебя, братец! Хуже во всем Петербурге не найти…
– Гы-ы… гы-ы… – хохочет Иона. – Какая есть…
– Ну ты, какая есть, погоняй! Этак ты всю дорогу будешь ехать? Да? А по шее?..
– Голова трещит… – говорит один из длинных. – Вчера у Дукмасовых мы вдвоем с Васькой четыре бутылки коньяку выпили.
– Не понимаю, зачем врать! – сердится другой длинный. – Врет, как скотина.
– Накажи меня бог, правда…
– Это такая же правда, как то, что вошь кашляет.
– Гы-ы! – ухмыляется Иона. – Ве-еселые господа!
– Тьфу, чтоб тебя черти!.. – возмущается горбач. – Поедешь ты, старая холера, или нет? Разве так ездят? Хлобысни-ка ее кнутом! Но, черт! Но! Хорошенько ее!
Вечерние сумерки. Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки. Извозчик Иона Потапов весь бел, как привидение.
Сочинение
«Человеку нужен человек», и, порой, каждому из нас в тяжелые моменты жизни важно просто чувствовать чье-то в ней присутствие. В рассказе А.П. Чехова поднимается проблема одиночества.
А.П.Чехов считает, что одиночество – это совокупность всех жизненных проблем, передряг, грусти, боли, отчаяния, наложенная на отсутствие человеческого тепла, отзывчивости и банального человеческого общения. Однако простое присутствие людей вокруг тебя не может быть гарантом отсутствия одиночества – человек зачастую одинок в толпе, потому как в этом случае важен именно факт искренней заинтересованности в проблеме, или хотя бы его имитация. И потому одиночество является настоящей болезнью, причем болезнью массовой – пока мы занимаемся поиском искренности, отзывчивости и заинтересованности, оно съедает нас изнутри, медленно забирая жизненные силы.
Нельзя не согласиться с мыслью автора. Действительно, одиночество – это болезнь, порожденная злостью и равнодушием окружающих. Личные проблемы, склоки, беды, душевные терзания являются предпосылками болезни, а отсутствие человека, способного выслушать, поддержать, помочь и подсказать - причиной, а на фоне всего этого - мрак, холод и отчаяние, 3 кита, на которых в такие моменты держится реальность. Справится с этим, безусловно, тяжело – ведь каждый день одиночество разрушает человека изнутри. Но в этом случае главным правилом является одно: ни в коем случае не погружаться с головой в свои проблемы, какими бы серьезными они ни были.
Проблему одиночества часто затрагивал в своих произведениях Н.В. Гоголь, повесть «Шинель» не стала исключением. «Маленький» человек, Акакий Акакиевич, был очень скромен и неамбициозен, у него не было ни семьи, ни друзей, он не желал повышения, был рад тому, что имел, и мечтал лишь о новой шинели. Герой шел к своей мечте, экономил и откладывал, и в один момент она уже была у него в руках – однако общество жестоко и безразлично, особенно с такими скромными людьми, как наш герой. Момент, когда Акакий Акакиевич потерял свою шинель, стал переломным в его жизни, следом за этим тяжким грузом стала тяжелая простуда, а равнодушие правоохранительных органов и власти буквально сломали Акакия Акакиевича. Никто не захотел помочь ему, никто не мог выслушать его – герой сталкивался лишь с грубость и равнодушием людей, и потому еще более болезненной стала его смерть.
Над этой же проблемой рассуждал и А. Солженицын в рассказе «Матренин двор». У главной героини, на первый взгляд, было много знакомых, с радостью и упоением пользующихся её добротой, родственников, положивших глаз на её и без того скудное хозяйство – однако ежедневно женщина изнемогала от боли, терпела голод, а иногда и душевные терзания, навеянные воспоминанием о смерти всех своих родных детей и о несостоявшемся семейном счастье. Матрена отдавала себя всем и полностью, никому не отказывала в помощи – однако в моменты, когда ей самой нужна была поддержка, простое человеческое тепло, она не смога найти его ни в ком, и лишь случайному путнику она смогла рассказать историю своей нелегкой жизни и на мгновение забыть о своем одиночестве.
В заключение хотелось бы сказать о том, что одиночество – болезнь целых поколений, и очень редко можно встретить по-настоящему счастливых, удовлетворённых жизнью людей. Потом что удовлетворение наступает лишь в том случае, когда человек счастлив духовно и физически, а духовно счастье нам приносит в том числе и искреннее человеческое общение, душевное родство.